— Нач-чнем!
Алексей ликовал, представляя себе, как удивится и как обрадуется Таня, когда застанет его на ногах. Хотелось встретить ее не в палате, а в коридоре, еще лучше на лестничной площадке своего этажа.
Почувствовав, наконец, что ноги держат его, что не качаются и не рушатся стены, Маркевич признался Крупене:
— Хоч-чу в коридор выйти. Узко тут, простора никакого.
— Валяй! — одобрил Михась. — Только поосторожнее, на дежурную сестру не нарвись.
И Алексей направился к выходу. Открыл дверь, выглянул в коридор — никого. Тусклые лампочки под потолком льют слабый рассеянный свет. В дальнем конце коридора, рядом с лестницей, едва виден покрытый белой салфеткой столик ночной санитарки, но — удача! — дежурной нет. Значит, никто не помешает, значит — в путь!
Он так и приказал себе — коротко, нетерпеливо:
— В путь!
Выпустив из потной от волнения ладони медную дверную ручку, шагнул в бесконечную пустоту длинного коридора. Пол покачнулся, покачнулись стены, но, сжав зубы до немоты в челюстях, Маркевич заставил себя сделать еще шаг, еще и еще. Он шел, а коридор совсем не страшно покачивался в такт его шагам. Как это хорошо и как смешно — такая качка. «Что сделала бы дежурная, если б увидела меня сейчас? Ничего, не увидит: дойду до лестницы, и назад. Вот только дойти бы: как, оказывается, далеко лестничная площадка, как длинен проклятый коридор!»
Лоб взмок от испарины, спина взмокла, — Алексей шел и шел. С каждым шагом качка становилась сильнее, резче, и, чувствуя, что сил не хватает дойти, он вытянул дрожащие руки, побежал к лестнице, чтобы вцепиться в перила и передохнуть. И когда до спасительных перил оставался один шаг, пол вдруг качнуло так что Алексея отбросило к гладкой противоположной стене. Руки бессильно скользнули мимо перил, и теряя сознание, он покатился вниз, по каменным ступеням, в уже знакомую беспросветную темноту.
…Скрипнула дверь, и Алексей обрадовано вздрогнул.
— Таня!
Но вместо Тани вошла ее мать, худенькая, удивительно хрупкая на вид, с розовым, почти без морщинок, лицом, обрамленным пышными, белыми-белыми волосами. Поверх синей вязаной кофты на плечи ее был наброшен пушистый шерстяной платок, — дров не хватало, и в квартире топили редко. — Но и одежда не делала Полину Васильевну солиднее и полнее. Маркевич не раз ловил себя на мысли, что рядом с крепкой, стройной и сильной Таней ее мать выглядит подростком. И с трудом верилось, что всего лишь год с небольшим назад Полина Васильевна была совсем другой.
Гибель мужа на фронте, под Москвой подкосила ее. Танин отец служил хирургом в госпитале, приданом танковой бригаде, и погиб во время бомбежки за несколько дней до начала подмосковного разгрома фашистов. Весть об этом пришла в Ярославль тогда, когда весь город, вся страна праздновала победу под Москвой, и страшнее вражеской бомбы обрушилась на дом, в котором, не чуя беды, жила семья погибшего. Полина Васильевна без звука рухнула на пол, и Тане, к счастью оказавшейся дома, только часа через два удалось привести ее в чувство.