— Понятно, — кивнул он, когда Яблоков закончил объяснения. — Есть вопросы ко мне?
— Какие вопросы? Нет…
— Добро. Так вот, Товарищ боцман, — Алексей сделал чуть заметное ударение на этом слове, — прошу до обеда представить перечень оборудования и материалов, необходимых кораблю. Сегодня же направим требование в отдел снабжения. Скольких матросов не хватает в палубной команде?
— Троих. И плотника, — ответил Яблоков, и ни один мускул не дрогнул на его лице при этом неожиданном назначении.
Займитесь подбором людей. Постарайтесь хороших матросов найти, особенно рулевых. Это — на вашу ответственность. — И уточнил: — Приказ о назначении вас боцманом я напишу.
— Ясно. Разрешите идти, товарищ капитан?
— Идите, товарищ боцман, — и Маркевич, пряча улыбку, склонился над бумагами на столе.
К середине апреля ремонт «Коммунара» был закончен, и экипаж начал готовиться к выходу в море. Куда пойдет судно, с каким назначением — не знал никто, даже капитан. Маркевич попытался разведать об этом у Глотова, но тот лишь неопределенно пожал плечами:
— Сие не разъяснено. Однако приказ о выходе можешь получить в любую минуту. Так что выводы делай сам…
Эта неопределенность нервировала Алексея. Легко сказать — «делай выводы», а как их делать, если не знаешь ничего определенного…
Беспокоило и то, что ни пушек, ни пулеметов на «Коммунаре» все еще нет. Правда, площадки для них подготовлены, но установку оружия почему-то откладывают со дня на день. Тут уж, конечно, Глотов ни при чем, — сие, как он говорит, от пароходства не зависит.
А вот что до сих пор старшего помощника капитана не присылают — безобразие. Несколько раз направлял Маркевич требование в отдел кадров, ответ один: «Не волнуйтесь пришлем, без старпома не оставим».
«В общем не очень-то весело получается у меня на первых порах капитанства, — с грустью думал Маркевич. — скорей бы в море, там, глядишь, все образуется, придет в норму».
Он успокаивался отдыхал от забот только по вечерам, когда или читал свежее письмо от Тани, или сам писал ей. Письма у него получались пространными, подробными: хотелось как можно больше рассказать о себе, о работе, о своей боли от разлуки. Он не боялся говорить об этом, зная, что разлука горька и для нее, а такие признания хоть чуточку утоляют их обоюдную боль. И если умалчивал в своих письмах, то лишь о том, что контузия все еще дает о себе знать то приступами жестокой головной боли, то кратковременными периодами почти полной глухоты. Об этом, конечно же, лучше не писать.
Таня не часто присылала коротенькие, торопливые записки на случайных обрывках бумаги, но и они бесконечно радовали Алексея. Где сейчас она, на каком фронте? Номер полевой почты об этом ничего не говорил, а сама Таня написать, конечно же, не могла. Но когда в одном из ее писем попалась строчка о том, что «теперь в наш госпиталь все чаще поступают твои земляки с той стороны», Алексея осенила догадка: неужели Белоруссия?