Маркевич видел, что Григорий Никанорович изо всех сил старается не волноваться, хотя и дается это ему с трудом. Он как бы душу свою приоткрыл перед Алексеем, как бы впустил его в свой сокровенный душевный мир, чтобы тот понял то, чего нельзя не понимать.
— Я коммунист, Леша. Я хочу и стараюсь быть достойным этого самого высокого звания на земле. Не просто носителем партбилета, а коммунистом. Коммунисту же до всего дело: и до твоих взаимоотношений с Ефимом Борисовичем, и до душевного состояния Закимовского, и до семейных дел любого из тех, с кем я работаю и живу.
И вдруг спросил:
— Когда, говоришь, ты к жене Ушеренко собираешься?
— Сегодня…
— Не ходи! Нельзя тебе одному к ним. Не то говорить будешь, не так… Встану я завтра, и сходим вместе. Согласен?
— Не доверяешь? — обиделся Алексей.
— Глупости! — Симаков с укором взглянул на него. — Не в доверии дело, в людях: куда тебе к ним сейчас, такому издерганному, взвинченному? — И посоветовал: — Сходи-ка ты лучше в театр: новые впечатления, разрядка… Ты — капитан, Алексей Александрович, по тебе вся команда равняется, и забывать об этом нельзя.
Симаков прав: надо уйти с судна, хоть несколько часов не думать о нем, заняться чем-то другим. Может, в интерклуб? Зайти в буфет, посидеть за кружкой пива… Нет, не тянет. Лучше к Глотовым: и Степанида Даниловна, наверное, давно уже дома, и Глорочку очень хочется повидать. «Как-то встретит сейчас она меня?»
Маркевич прошел к себе, переоделся, вызвал старшего помощника.
— Я вынужден отлучиться. Останетесь старшим на судне.
Ефим Борисович выслушал распоряжение, как обычно, не поднимая глаз, с каменно-безразличным лицом. Странно, но после недавнего разговора с парторгом это безразличие старпома почему-то не задело Алексея.
— Возможно сегодня не вернусь. Останетесь на пароходе до утра.
Под левым глазом Ефима Борисовича часто-часто задергался маленький мускул, лицо покраснело, губы сжались. Однако ответил он коротко и бесстрастно:
— Слушаюсь, товарищ капитан. Разрешите идти?
— Идите.
Ушел, а Маркевичу стало почти жалко его: думал, конечно, попасть сегодня домой, рвался к дочери, и вот — сиди. Не отпустить ли?
Может, и отпустил бы, если б не деланное это безразличие, за которым скрывается непреходящая неприязнь к бывшему матросу…
Шел по территории порта, к воротам, старался не думать о судовых делах, а мысли все об одном и том же. Симаков прав, с Носиковым, пожалуй, работать можно, только надо принимать его таким, какой он есть. Пожестче, покруче спрашивать, как со старшего помощника. Небось, партийное собрание подействовало: сам теперь на учебных тревогах поворачивается любо-дорого, матросов подтягивает, молодых учит. И работает, как надо — ничего не скажешь, старпом! Надо будет завтра же начать ремонт на корме. Все вычистить после пожара, все перекрасить. А сегодня узнать у Василия Васильевича, куда пошлют в следующий рейс…