Суровая стена бойцов расступилась перед ними, освобождая проход к воротам лагеря. Люди молчали, разделяя чужое, но все равно страшное горе. Лишь один не удержался, спросил:
— Знакомую нашел, земляк?
Иглин взглянул в соболезнующие глаза его и, сам не зная почему, но уже веря себе, ответил:
— Жена.
Кто-то вздохнул в толпе. Кто-то выругался:
— Ее работа, Эльзина. Мало ей одной смерти за это!
Еще один подхватил с сомнением в голосе, со злостью:
— Она ли только? Говорят, и кобель ее постарался. Из русских что ли, из власовцев. Комендантом лагеря был. Чернявый такой.
— Утек, зараза, не нашли его хлопцы, — добавил третий.
Но Иглин уже не слышал их. Угрюмо и опустошенно шагал он к воротам лагеря, даже забыв снять руку с Колиного плеча. Шел, а перед глазами — Чайка…
— Снег? — негромко спросил Коля и сам себе ответил: — Снег… Никак начинается пурга?
Петр поднял голову. Бледный, холодный рассвет сентябрьского дня быстро мутнел от снежных хлопьев.
* * *
С палубы судна никто не уходил. Стояли, поеживаясь от пронизывающей сырости, прислушиваясь к постепенно удаляющейся пальбе на берегу, а сами ждали: как там?
Давно вернулись Закимовский и Яблоков. И почему-то не вернулись Иглин с Колей Ушеренко.
Ефим Борисович снова и снова подносил бинокль к глазам, всматривался в сторону берега, откуда должен появиться вельбот, но разве разглядишь что-нибудь путное в кромешной мгле? И в душу старпома все больше закрадывалась тревога.
Никто на судне не знал, долго ли еще придется торчать тут, не прикажут ли сниматься с якоря и уходить подальше в море? Стоит развиднеться, и прилетят немецкие самолеты, начнут бомбить корабли. Тогда будет не до своих, оставшихся на берегу. Правда, тучи густеют в предрассветном небе, может, и без бомбежки обойдется. А все же тревожно: где наши?
Маркевич нервничал не меньше других, шагал и шагал из конца в конец мостика, думал с сердитой досадой на себя: «Черт меня угораздил отпустить Николая с этим сумасшедшим. Ввяжется в драку и забудет о мальчишке».
Лагутин почувствовал его состояние, подошел к капитану, предложил:
— Шли бы вы, Алексей Александрович, в каюту. Чаю горячего выпили бы. Двоим на мостике делать нечего.
— Не до чаю! — резковато ответил Маркевич. — Иглин покоя не дает. Не случилось ли беды? И Коля там…
Штурман с сомнением покачал головой.
— Ну, в случае чего… И оборвал фразу, подался к борту: — Катер идет!
Оба прислушались: с моря, из темноты, все отчетливее доносился рокот мотора. Катер подвалил к борту судна, и на палубу поднялся Михаил Домашнев. Он тут же взбежал на мостик, пожал Маркевичу руку, сказал торопливо и озабоченно: