— Имею! — стукнул Алексей ладонью по столу. — Да, имею! Мы обо всем договорились, пока вы отсиживались там, и завтра ни отца, ни Глорочки в этом доме не будет. Слышите? Не будет!
Девочка замершая у него на коленях, вдруг соскочила и бросилась к деду:
— Папочка, помоги!
Тело Иеронима Стефановича вытянулось, напряглось, рот судорожно перекосился, горящие ненавистью глаза не отрывались от лица Маргариты Григорьевны. Алексей приподнял его.
— Воды, — попросил он, — скорее дайте воды!
Муся зябко передернула плечами, отошла в глубину комнаты, а Маргарита Григорьевна начала робко, неуверенно приближаться к дивану.
— Ничего, ничего, сейчас ему станет легче, — забормотала она вздрагивающими губами. Но едва подошла совсем близко, как Глорочка вскочила, выпрямилась, закрывая собою деда, и, тряся туго сжатыми кулачками, закричала: — Не смей его трогать, не смей! Папочка не подпускай их!
— Вон! — загремел Алексей. — Вон из комнаты, гадины!
Муся и теща отлетели к двери, отброшенные его гневом, и замерли у порога. Девочка упала на колени, прильнула губами к руке старика. А профессор как-то странно обмяк, откинул на сторону голову, и полураскрытые глаза его начали медленно стекленеть, затягиваться туманом…
…Сразу после похорон Алексей увел дочь к Степаниде Даниловне Глотовой. Накануне они договорились обо всем, и матросская мать встретила девочку так, будто та ненадолго уезжала куда-то из родного дома, а теперь вернулась назад: усадила к себе на колени, принялась расплетать жиденькие косички, показала атласные ленты для бантов.
— Погоди вот, Анютка скоро из школы придет, — колдовал старушечий голос, — ох, и кукла же у нее для тебя, ну и кукла! Ты сама-то умеешь куклины платья шить, или вместе пошьем?
— Умею…
— Вот и дело, и ладно у нас пойдет. Не гляди, что я старая, чай, и мне в куклы поиграть охота. Поиграешь со мной?..
На Архангельск, на маленький домик за зеленым забором спускалась вечерняя августовская заря.
Борис Михайлович нервничал, хотя и старался внешне не проявлять этого перед подчиненными. Все ему не нравилось, решительным образом все! И что не кого-нибудь из капитанов трех пароходов, отправившихся в Тихий океан, а именно его, Ведерникова, назначили старшим в караване; и что неизвестно, будет ли ледокол для проводки судов сквозь льды Северного морского пути; и что мало кораблей охранения в конвое…
А больше всего Борис Михайлович был недоволен самими собой. Ведь, кажется, и продумать успел, и с женой посоветовался, и решил окончательно: в столь дальний рейс, в Америку, он не пойдет. Хватит с него, почти сорок лет отплавал, пора и на берег, — мало ли что война! Но стоило Глотову сказать о назначении, стоило Таратину недвусмысленно поджать губы, как он — и это получилось как-то само собой — произнес привычную фразу: