Капитан опустил ручку, пораженный не словами, а голосом, тоном помощника, уставился на него округлившимися глазами. А Маркевич все с тою же тихой яростью продолжал:
— Вы же… раненого товарища способны бросить, лишь бы самому уйти без царапинки! «За тральщики мы не в ответе…» Да ведь я сам шел к вам, сам, без вашего зова, и знаете зачем? Думал — прикажете транспортам немедленно пробиться к тральщикам, укрыть их от ветра, от сжатия. А вы…
— Прошу меня не учить! — вскочил капитан, потрясая кулаками. — Мальчишка! Вам или мне доверен караван?
— Нам! — шагнул к нему Алексей и тут же опомнился, отошел к двери, закончил тише, но с нескрываемой угрозой: — Нам караван доверен. Всем экипажам и каждому моряку в отдельности. Любой из нас в ответе за него. Счастье ваше, что мы находимся так далеко в море, а то бы… Запомните: ваш приказ никто выполнять не будет. Ни один человек! А впрочем, — он брезгливо махнул рукой, — зачем я вам это говорю? Вы же шкурник, самый настоящий шкурник. И разве хватит у вас смелости издать такой дурацкий приказ?
Не ожидая ответа, Маркевич открыл дверь и шагнул в месиво пурги, как в белую тину, унося с собой выражение панического страха, еще больше округлившее глаза Бориса Михайловича. Сделал шаг, другой, нащупывая поручни трапа, и, вцепившись в них голыми руками, застыл, не чувствуя секущих ударов ветра и снега по лицу. Вот тебе и Ведерников, вот тебе и капитан…
«А я? — спросил себя Алексей. — Молчать буду?» И словно молнией озарило его: к Симакову!
На руках соскользнув по поручням трапа, он побежал к жилому коридору — и остановился: «Зачем рассказывать, что это даст? Ни сам я, ни Григорий Никанорович до возвращения в Архангельск ничего не сделаем и сделать не сможем. А в Архангельск вернемся не скоро. Значит, лучше всего пока молчать, не раздувать кадило. Да, так лучше всего. Подумает парторг, что я жаловаться пришел, и надо мною же посмеется…»
Подняв воротник тулупа, натянув на озябшие руки теплые меховые варежки, Маркевич повернулся и зашагал навстречу ветру, к полубаку. Ночь лежала вокруг непроглядная, темная, без проблеска света в беснующейся пурге: на кораблях каравана не светился ни один наружный фонарь. Алексей перегнулся через фальшборт, прислушался, не скрипит ли лед, а когда поднял голову, успокоенный тишиной, — глазам своим не поверил, увидав странное световое марево далеко-далеко в ночи. «Неужели полярное сияние? — мелькнула мысль, но тотчас отбросил ее: во время пурги-то? Чушь!» И внезапно начиная догадываться, в чем дело, в два прыжка махнул с полубака на палубу, потом по трапу наверх, на мостик, и принялся лихорадочно срывать брезентовый чехол с большого прожектора.