Он не знал, откуда взялась помощь, кто прислал ее, и, не думая обо всем этом, но приплясывая от радостного возбуждения, раз за разом посылал навстречу далекому свету частые проблески голубого прожекторного луча. Замигали, завспыхивали такие же проблески и на остальных кораблях конвоя, и точно обрадованный ими, издалека, пока еще чуть слышный, донесся вскрик сирены ледокола:
— Иду-у-у!..
…Он пришел — могучий, свирепый в своей необузданной силе, расталкивая монолитные льдины стальною грудью, и, кажется, даже пурга испугалась его: как-то сразу утих ветер и прекратился снегопад. В наступившей тишине стал отчетливо слышен скрип и скрежет ломающихся льдин, сквозь который до слуха Маркевича время от времени доносился очень знакомый, по-поморски окающий, горячий и властный голос человека, распоряжающегося на мостике Ледокола. Алексей попытался вспомнить, чей это голос, но не смог, да и времени не было.
Ледокол растолкал, раскрошил ледяные поля и, построив караван в кильватерную колонну, полным ходом повел его на восток, по черной ленте дымящейся воды, прорубленной в неоглядных просторах льдов.
Словно пьяный — охмелел от усталости и счастья — побрел Маркевич к штурманской рубке, чтобы занести в вахтенный журнал время начала проводки. Из дверей рубки вышел и свернул на мостик озабоченный, деловитый, полный неукротимой энергии капитан Ведерников, даже не заметивший старпома. Алексей оперся на стол, зажмурился, стараясь прогнать оранжевые круги утомления, пляшущие перед глазами. А открыл глаза — увидел журнал с совсем еще свежей записью.
«22 ч. 18 м.» — узнал Маркевич руку командира и сразу отрезвел от удивления. «Как же так? Почему ему вздумалось объявлять мне выговор только сейчас, а не сразу после нашей стычки?!..»
Но в журнале оказался не выговор, а совсем другое, записанное округлым, обтекаемым почерком Бориса Михайловича:
«Транспортам каравана приказано пробиться к кораблям охранения, в случае сжатия прикрывать их от напора льдов».
И чуть ниже:
«22 ч. 21 м. Приказ транспортам отменен. Для проводки каравана подходит ледокол „Красин“».
— Ну и ну, — не выдержал, вслух рассмеялся Маркевич. — И тут вышел сухим из воды. Чисто сработано, комар носа не подточит…
И, покрепче зажав ручку в одубевших от холода пальцах, он старательно вывел последнюю запись:
«17-09-41 г. 04 ч. 39 м. Ледокол „Красин“ приступил к проводке каравана. Курс…»
— Слушай, Леша, ты не знаешь, куда делся вахтенный журнал? — просунул голову в рубку штурман Лагутин.
— Здесь, — ответил Маркевич. — Где ему еще быть?
— Фу ты, черт, я вверх дном все перевернул, а он… — Семен подошел, взглянул на страницу журнала и тут же поднял на старшего помощника укоряющие глаза: — Неужели смолчишь?