— Так, — перестал Алексей улыбаться. — Но разве это плохо?
— Плохо, — словно отрубил Уиллер и на мгновение сжал упрямые губы. — Вы помните свой вопрос, Алекс? О том, почему фирма до минимума свела срок ремонта судна? А я помню и еще одно: как ваш чиф-инженер показывал кочегарам моих измочаленных ребят. Да, я не знаю русского языка, но и не зная понял если не все, так очень многое из объяснений этой умнейшей в мире спирохеты в очках. Деньги для нас — это жизнь, и чтобы жить, мы продаем себя, больше, чем, может быть следует. А вы? За какие блага вы себя продаете, — вы, русские, о ком вот уже третий десяток лет идет трезвон по всему земному шару? Чиф-инженер сказал, что вы способны ответить на любой вопрос. Что ж, отвечайте я жду!
— Я не совсем понимаю вас, Дик. О какой купле-продаже идет речь Может быть, вы поясните?
— Извольте! — Уиллер нервно раздул ноздри, откинул со лба нависшую прядь волос. — Я и любой из нас здесь, в Штатах, продаем хозяевам только свое рабочее время: от и до. Ровно в пять часов дня, ни секундой позднее, мне на своего босса наплевать. Слышите? Наплевать! Компании нет, не существует, никогда не существовало. Прогорела? Черт с ней! Провалилась сквозь землю? Туда и дорога! Есть только я: мой дом, моя семья, мои друзья и мой отдых. Я отдыхаю до следующего утра, до восьми ноль-ноль, и до этого времени не позволю себе ни малейшего воспоминания об этой каторге, о своей работе. Вы меня слышите?
— Да.
— И так не только я, так у нас — каждый. Мои парни, к концу работы падающие с ног от усталости, через три часа будут тискать своих девчонок, пить виски и танцевать фокстрот: сегодня они опять хорошо заработали. И ни один из них, клянусь судьбою своих детей, до завтрашнего утра ни разу не вспомнит о вашем судне и о своей работе. А вы? Я знаю вас, Алекс, всего лишь несколько дней, но, простите меня, успел возненавидеть за это нудное, как зубная боль, «а что мы будем делать завтра?». Вы думаете об этом сейчас, будете думать вечером, и даже ночью вам будет сниться завтрашняя работа. Разве не так?
— Так, — с ироническим любопытством согласился Маркевич. Уиллер не почувствовал, не уловил иронии его и продолжал, как бы торжествуя:
— А так нельзя! Так — значит, не щадить ни себя, ни своих близких. Скажите, у вас есть ребенок? Жена? Мать?
Алексей кивнул и этим еще больше обрадовал инженера.
— Вот-вот, я так и знал, что есть! — хлопнул он себя ладонями по коленям. — А часто вы вспоминаете о них? Нет. На это у вас не остается времени. Занятый мрачными раздумьями о пароходе, о предстоящем рейсе, о том, что нацисты топчутся под Москвой, вы не оставляете ни малейшей щели для светлых, радостных, восстанавливающих силы мыслей о самом себе, о своем ребенке, о любовнице, в конце концов если только она у вас есть, в чем я более чем сомневаюсь. И так живете не только вы, но ваш хитроумнейший чиф-инженер, и капитан, и любой матрос на вашем корабле, и, Наверное, любой человек в вашей загадочной стране. Разве это жизнь? Нет, увольте, уважаемый мистер штурман. Платите мне тысячу долларов в час, все равно такая жизнь — не для меня и не для нас! Не для нас!