— Христос с тобой, Савелий Макарович, какой другой, ты о чём это? — Прикрыв рот рукой, Анна с укором посмотрела на мужа, и в уголках её глаз сверкнули еле сдерживаемые слёзы.
— Тогда нечего и языком попусту молоть, — углядев предательскую влагу на ресницах жены, Савелий немного успокоился и, сграбастав пятернёй тёмную суконку, с несвойственной для него нежностью провёл тряпкой по стволу. — Ежели ты ещё не полностью дура, слушай меня и понимай: сейчас такое время, что белку, почитай что, голыми руками можно брать и без ножа из шкуры вытряхивать. Она меня ждать не будет, белка-то, ещё неделя, и её днём с огнём во всём Вёшкинском лесу не сыщешь, это понимать надо! — Вытянув короткий обрубок пальца вверх, Кряжин прищурился и, вскинув голову, тряхнул окладистой бородой.
— Подумай, Савелий, замёрзнешь…
С расширенными от страха глазами, Анна втянула голову в плечи и, ожидая неминуемого взрыва, часто-часто заморгала, но, вопреки обыкновению, завалив рот на сторону и криво усмехаясь, Кряжин удивлённо качнул головой:
— Гляжу я на тебя, Анна, не первый год и никак не могу понять, то ли глупая ты до отчаянности, то ли отчаянная до глупости, — не то с сожалением, не то с уважением протянул он. — Ну ладно, потолковали, и — будя. Завтра по темну я уйду, а через день, самое позднее, через два, жди меня обратно…
День тянулся к зениту, но за шесть часов дороги Савелию не встретилось не только ни одного человека, но и ни одного зверя. Изредка разрывая нетронутую тишину белого безмолвия хриплыми надсадными криками, на старые ветви бурых елей садились птицы, и, спружинив, резко подхватывались вверх. Устремляясь к земле, скинутые с ветвей пушистые шапки увлекали за собой стылые помертвевшие иголки. И тогда, исчертив белый лист тонкими острыми насечками, иглы составляли причудливые узоры, а на их месте, на застывших корявых лапах елей, появлялись голые проплешины.
Для такого бывалого охотника, как Савелий, в обычное время шесть часов ходу не составляли никакой сложности: один, без еды и воды, только с ружьём в руках и мешком за плечами, он мог бродить по лесу целыми днями, а иногда и неделями, и, ни разу не сбившись с пути, вернуться домой тогда, когда его уже не надеялись увидеть в живых.
Но в этот раз всё было по-другому. Царапая гортань, обжигающий ледяной воздух не давал вздохнуть полной грудью. Синие и жёлтые огоньки снежной парчи резали глаза так, что от их мелькания шла кругом голова, и, выворачивая внутренности наизнанку, желудок настойчиво и жалобно пел утробным голосом сиротливо воющей волынки.