– Может быть, – с сомнением протянула Фируза. – Но Баламут Доркин – всяко не случайный.
– Баламут?..
Михаил Анатольевич даже остановился. Лицо его вспыхнуло, ибо он вдруг понял, что она имеет в виду, и от внезапного проникновения в чужую тайну ему сделалось ужасно неловко.
– Вот оно что, – смущенно пробормотал он. – Бедняга…
– Но я рада за вас, – Фируза порывисто прильнула к нему и сразу отстранилась, тоже краснея. – Я не думала, что вы так хорошо это воспринимаете.
– Как же иначе, – сказал не совсем еще опомнившийся Овечкин. – Разве вы думаете по-другому? Мы-то с вами вернемся в Петербург… если я вернусь, конечно…
– Вернетесь, – убежденно сказала девушка. – Обязательно! И мы с вами будем друзьями, вы помните об этом?
Она еще больше покраснела, и всякий более проницательный, чем Михаил Анатольевич, человек мигом догадался бы, что с дружбой этой что-то не совсем ладно. Но Овечкин только кивнул и радостно улыбнулся.
– Конечно!
Одна только принцесса, пожалуй, не замечала состояния своего верного слуги. И прекрасна она была в эти дни, как никогда раньше…
Колдунья Де Вайле держалась особняком, ни с кем в долгие разговоры не вступала, на прогулки не выходила, а все больше сидела в общей комнате, глядя в огонь и думая неизвестно о чем. Никто, впрочем, и не искал ее общества. Колдунья из Данелойна не обладала, да и не хотела обладать способностью располагать к себе сердца людей.
Прошла примерно неделя после ухода Босоногого колдуна, если считать по тому, сколько раз они устраивали себе «ночь», укладываясь спать, когда одиночество Де Вайле было нарушено вторжением Баламута Доркина, внезапно воротившегося с прогулки через десять минут после выхода. Чатури, казавшийся уже постоянной принадлежностью его плеча, почему-то отсутствовал, а Баламут был мрачен и зол более обыкновенного.
Впрочем, нарушить одиночество колдуньи было не так-то просто. Она не шелохнулась при появлении королевского шута и продолжала невозмутимо смотреть в огонь. Так же сидела она, и когда все собирались в этой комнате, отгороженная от людей стеной своего молчания, полностью погруженная в себя. Баламут довольно долго бродил по комнате у нее за спиной, собираясь с духом, прежде чем рискнул наконец заговорить.
– Де Вайле, – сказал он сурово, – неужели ты не хочешь ничего видеть? Или тебе все равно, что будет с Айрелойном и всеми нами?
Колдунья никак не отреагировала на его слова.
– Де Вайле, – он повысил голос, – ты слышишь меня?
– Слышу, – небрежно уронила она.
– И что же ты скажешь?
– Ничего.
Баламут озадаченно помолчал.