Переговоры закончились, и вновь стало тихо.
– Подождем здесь? – спросил Ловчий, присаживаясь на корму. – Думаю, на этот раз он явится быстро.
Пэк сидел на задних лапках у самого борта и, понуря голову, бездумно смотрел в черную воду.
– Может, и так, – пробормотал он себе под нос. – Только сдается мне, без приключений на этот раз не обойдется. Так легко нам отсюда не выбраться. Пока Хорас жив, он нас худо-бедно прикрывает, а без него…
Он повернул голову.
– Не лучше ли нам, охотник, заранее подобраться поближе к выходу? Что-то мне неохота опять отбиваться от всяких тварей ползучих!
– Ты прав, – согласился Ловчий. – Поплыли. В любом случае время сэкономим.
Он снова поднялся на ноги и взялся за весло. Но не успел сделать и нескольких гребков, как Овечкин вскинул голову и устремил на скалы пристальный взгляд. Знакомое уже жжение в затылке предупредило его, и Михаил Анатольевич сразу разглядел среди скальных нагромождений того, кого ожидал увидеть. Он поспешно поднялся навстречу Хорасу.
Никто из его спутников не успел и слова сказать – все произошло, как в прошлый раз. Невидимая рука выхватила его из лодки, и они вновь оказались с Хорасом один на один в обжигающе холодном черном пространстве, где ветер свистел в ушах. И дух, как и тогда, стоял, скрестив на груди руки и уставясь на него немигающим взором. Только Овечкин чувствовал себя теперь совершенно иначе.
Сострадание, которое вызывал у него Хорас, приобрело какой-то иной смысл. И почтительного трепета он уже больше не испытывал. Странным образом Михаил Анатольевич чувствовал себя чуть ли не на равных с бессмертным могучим духом, а вернее сказать, его попросту не беспокоило, кто из них дух, а кто – слабое и хрупкое смертное существо. Он думал только о том, что ждет его в Данелойне. От Хораса зависело, как скоро он сможет попасть туда. И, подчинившись раз и навсегда ведущей его непонятной, но могущественной силе, Овечкин понимал теперь со всей отчетливостью, как ничтожны были до сих пор его сомнения и страхи и как глупы и неуместны жалость и желание сохранить жизнь Хорасу. Стоявшее перед ним существо жаждало не смерти, но освобождения, и жаждало его с не меньшим нетерпением, чем сам Михаил Анатольевич жаждал оказаться в Данелойне и сделать то, что от него требуется, повинуясь все той же неведомой воле. Так было надо. Внешний призыв слился с внутренним устремлением, и это оказалось сильнее всего, что он раньше называл своими желаниями.
Он улыбнулся Хорасу. И достал из кармана «яйцо». И был вознагражден за свое понимание внезапно расцветшей на лице демона улыбкой – не улыбкой даже, а сиянием радости, пробившимся сквозь маску страдания, как солнечный свет – сквозь тучи.