— Зачем это говорить? Он на всякие низости способен.
— Это ведь только вам известно.
— А по-моему, доктор правильно говорит, — вмешался Юрасов. — Что ты не видел, как он с самого начала финтил? Почему он такой лисой расстилался перед доктором, а за глаза ругал его?
— Ты, Юрасов, голова горячая. Выдержки-то у тебя не всегда хватает. Чего вчера вдруг надулся на меня, как мышь на крупу? Вы, Юрий Николаевич, не подумайте, что я сторону Сунцова держу.
— Я ничего не думаю, — доктор поднялся. — Я пришел узнать, как идет ремонт дома для приезжих больных.
— Заканчивают. Скоро получите.
— Он мне таким хорошим человеком показался, — сказала Ольга Михайловна Татаринцеву, выйдя из сельсовета.
Доктор махнул рукой и промолчал.
Дома Татаринцев долго не мог успокоиться. Сел к столу и взялся за свою работу о медицинском обслуживании сельского населения, но мысли разбегались, и он со вздохом отложил рукопись.
4
— Люблю? Это, пожалуй, не то слово, Ольга Михайловна, — говорил доктор.
Он сидел с Песковской на скамейке в густом саду при доме. Было раннее утро. На траве и листьях сверкала роса.
— Пятнадцать лет назад я сидел вот в такой же весенний день, на этом самом месте, и думал, как я буду здесь жить. Попал я в Ключи случайно. У меня умерла жена. И мне, изволите видеть, было очень тяжело. Хотелось переменить место работы и жительства. А тут как раз набирали врачей в сельские больницы. Поехал. Тогда со мной была еще дочка.
Он рассказывал о себе сухо, словно излагал историю болезни.
— Привели меня в больницу. Грязное темное помещение. Персонал ходит в рваных халатах. Больных тьма, и болезни все тяжелые, запущенные. Здесь раньше, изволите видеть, была помещичья усадьба, и при ней три заводишка: спичечный, крахмально-спиртовой и кожевенный. Эти заводишки оставили тяжелое наследство — туберкулез, всякие профессиональные болезни, а они самые трудные. Начал я работать. Домой приходил в девять-десять часов. Стал понемногу к сельской жизни привыкать.
Был здесь до меня не особенно грамотный фельдшер, а кругом бабки орудовали. Действовали они больше травками, но были среди них настоящие убийцы, положившие в землю не одного человека. Повел борьбу с ними и стал присматриваться к здешним порядкам, в сельских делах разбираться. В вопросах социальных, признаюсь, я тогда разбирался плохо. В деревне сама жизнь заставила меня задуматься, как крестьяне будут жить дальше. Жили они в то время, большинство, еще плохо. Земля здесь скудная. Даже урожайный год почти ничего не менял. Я тогда не думал, что в ближайшие годы все так резко изменится. Началась коллективизация. В деревне это была вторая революция. Но нам пришлось пережить немало страшных дней. Те годы были богаты пожарами, убийствами, преступлениями всякими. Кулаки сами, чтобы не доставалось колхозникам, жгли свои дома, сыпали в навозные ямы зерно, били скот, гноили мясо.