«Зачем я вышла? — вновь и вновь твердила себе Марта. — Не вышла, ничего бы и не было. Нет!»
И снова с болью летела, катилась по заснеженному асфальту пуля-пуговка — от неё, в неё. Болталась крепкая раньше нитка — теперь кургузая, неживая, а оборвать не было сил…
Угораздило же родиться тридцатого декабря!
Друзья с удовольствием отвлекались от хлопот, традиционно считая Мартин день рождения началом новогодних гуляний. Сегодня праздновали сорокалетие. Есть примета — не отмечать эту дату, не к добру. Марта в приметы не верила, а потому заказала ужин в кафе на всю небольшую труппу маленького театра, где она была примой долгое-долгое время. И, что бы там ни говорили злые языки, хорошей примой, а не просто любовницей режиссёра. В театре — Мишель, а в жизни — Миша Вознесенский носил приму на руках, все в театре знали, что это любовь и что будет когда-нибудь ещё один праздник — свадьба.
В полумраке кафе блестели разноцветные шарики, мигали гирлянды на ёлке, колыхались завесы серебряного «дождика».
В маленьком фойе, куда Марта вышла подышать свежим воздухом, Мишель целовался с Наташей Шевельковой, у которой опыта театральной жизни — разве что дипломный спектакль после училища.
Какие-то дурацкие мысли понеслись в голове: надо же, целуются! Весь Петербург гриппует, чихает и кашляет, а они…
Нет, Марта не устроила скандала, молча натянула чёрное пальто, шагнула в вертушку двери и замерла, почувствовав на плече тяжёлую мужскую руку. Она ждала чего угодно: слов о прощении, негодования, даже мата и брани, но только не того, что прозвучало.
— Ты же знаешь, что твой срок вышел, — говорил Мишель, не подбирая выражений, — ты старая уже, морщины замазываешь, а мне нужны молодые кадры. Роль венской проститутки — это для тебя нормально, дальше придется уступить.
Марта слушала брызгающего слюной Мишеля и не понимала — при чём тут это? Новая постановка об Августине — певце-пьянчуге, который умудрился выжить во время страшной чумы в средневековой Вене. В пьесе не было прекрасных дам — главных героинь, а она… она рада сыграть кого угодно, хотя бы и проститутку.
— Я тебе больше не нужна? — только и спросила Марта, кутаясь в чёрное пальто.
— Да погоди ты, ну чего? — Мишель вцепился в пуговицу, крутанул. — Думаешь, я тебя оставлю? Мне Наташка до фонаря, лишь бы сыграла хорошо в новом спектакле. Я тут задумал…
— Что-то я не помню, чтобы ты меня в свое время так мотивировал — поцелуями, — прервала Марта, вырвалась, оставляя пуговицу в жёстких руках.
Он не остановил.
Снег умело маскировал слёзы, которые катились и катились. Марта знала, что Миша прав, что в сорок лет не сыграть блестяще ни Джульетты, ни Офелии, но разве при этом обязательна смена любви?!