— За что, сынок, поимел награду?
— Ротного вытащил из-под обстрела, — коротко ответил Роман, налегая на свежие, душистые огурцы. — В грудь его стукнуло разрывной.
— Похвально! — снисходительно заключил отец Василий.
— На передовой, поди, жарко было? — поинтересовался Трофим.
— Не мерзли. Как начнет бросать тяжелыми или шрапнелью, пот прошибает.
— А вошь не тревожила? — ухмыльнулся поп.
— И такое случалось.
— Чрезвычайно мерзкая тварь! Однако скажу я тебе, отрок: кто находится между живыми, тому есть еще надежда, так как и псу живому лучше, чем мертвому льву…
Писарь Митрофашка повернул беседу на российские события. Пощипывая жидкую бороденку, он отставил в сторону недопитый стакан самогона, простодушно рыгнул:
— Будто Корнилову по шапке дали. А в центральных губерниях Советы.
— Может, и так. Да не враз во всем разберешься. Вот что голод кругом — это правда. Люди мрут как мухи. Особо по городам. Плохо живет Россия!..
— Солдаты-окопники, поди, ревкомы сорганизовали?
— Было дело. Командующего, к примеру, рядовым в окопы послали, несмотря на чин генеральский. А во главе дивизии прапорщика из пулеметной команды поставили. Антипов фамилия ему. Сибирский, с Алея… Ничего парень. Бравый. И к солдатам подход имеет.
— Когда страна отступает от закона, тогда много в ней начальников, а при разумном и знающем муже она долговечна, — заметил поп.
— Ты это о чем, батюшка? — насторожился кузнец. — Никак Николку жалеешь?
— Не Миколку, а богом данного государя — самодержца всея Руси.
— Михаила?
— Царь — имя ему. Как стадо не обретет спокойствия без пастыря, так держава немыслима без царя, — ответил отец Василий. — Оттого и беззаконие кругом, шум брани на земле и великое разрушение…
— И как же с генералом? Так и воевал? — спросил, ковыряя вилкой в зубах, писарь.
— Бежал. Не по носу пришлась служба солдатская. Вместе с адъютантом своим дал тягу. Только их и видели!
У висевшей над столом десятилинейной лампы описывал круги мотылек. Бился о стекло, часто перебирая крылышками, пока, наконец, не вспыхнул. Взметнулось пламя — и мотылька не стало.
— И люди вот так же, — проговорил Роман и почему-то подумал вдруг о Петрухе.
— Ты что, сынок?
— Время, говорю, трудное.
— Трудное, Роман! Поневоле конь гужи рвет, коли мочь не берет! — кузнец покачал взлохмаченной головой и вполголоса запел:
Сегодня герой, а завтра с семьей,
Быть может, придется расстаться…
Пел Гаврила проникновенно, за душу хватал тоскою. Не слова — слезы разливал, горькие, мужицкие.
Задумались хозяева. Уставились в пустоту застывшими глазами гости.
И вот уже невыносимой стала песня, и кто-то должен был оборвать ее.