– Кропило с чашей, живо! – крикнул Калиник, держа девок под иконой, как под дулом ружья.
К старцу уже спешили два мужика из скитских послушников, один – с чашей святой воды, другой – с кропилом.
Калиник одной рукой прижал икону к боку, а другой схватил кисть, обмакнул в чашу и махнул на девок. Девки завизжали, как в бане, когда на раскаленную каменку случайно опрокидывают полный ковш. Калиник брызгал на девок снова и снова, подаваясь вперед при каждом взмахе, словно он что-то бросал. С утробным ревом девка на карачках принялась вилять всем телом, как собака, а черноглазенькую вдруг стало выгибать коромыслом, точно ее ломало пополам. И обе залаяли.
– Ув-в!.. Ув-в!.. Ув-в! – гулко брехала с карачек одна.
– Аф!.. Аф!.. Аф!.. – тявкала, извиваясь, другая. Ужас прошелестел по толпе.
– Бесы говорят!..
Осташа, потрясенный, замотал головой, отступая назад, и воистину услышал сам: «По!.. што!.. при!.. шел!..» – с карачек, и тоненько в ответ: «Про!.. ве!.. ли!..» Потом: «И!.. зы!.. дешь!..» – «Воз!.. вер!.. нусь!..»
Калиник все кропил и кропил бесноватых святой водой, пока те в корчах не повалились на землю, ногтями сдирая траву и дергаясь. Их лай перешел в скрежещущий вой, в котором еще улавливалось непонятно чье: «Й-й-и-и!.. Не уй-й-й-ду!.. Не возьми-и-о-ошь!..»
– Бейте их, секите! – крикнул Калиник.
– Страх-то какой, святы господи!.. – по-бабьи охал рядом с Осташей какой-то мужик.
А сзади слышалось, как в толпе в голос читают «Отче наш», захлебываясь словами.
Отцу и матери черноглазенькой из толпы сунули заранее нарезанные прутья – крепкие, толще пальца; корявую девку обступили сразу трое. Прутья засвистели в воздухе, хлестко шлепая по телам. Визг бесноватых подбрасывал толпу, как горох в сите. Девки, уворачиваясь, принялись кататься по траве, пытались вскочить, и тогда их попросту пинали по плечам и в ребра.
– Ой, щекотно, государи мои!.. Ой, моченьки нету, щекотно, йи-и, ха-ха!.. – вдруг в безумном смехе затряслась черноглазая.
Мать ее со стоном схватилась за сердце, выронила пруток и опустилась на землю. Бабу подняли и повели прочь, обмахивая ладонями. Ее место занял парень с дрожащей челюстью. Он замахнулся неловко – но ударил сильно.
– Ой, еще давай, миленький!.. Ой, сладенько мне!.. Ой, хорошо!.. – визжала черноглазая, валяясь на спине, елозя и суча ногами.
– Дай поцелую! Дай поцелую!.. – ухала кряжистая девка, бросаясь в ноги толпе.
Люди, что секли девок, прыгали, будто плясали, выдергивали ноги из ловящих рук бесноватых, били наотмашь – от себя, чтоб анчутки не залезли на них по прутьям. Старец Калиник брызгал святой водой на всех – и на девок, и на мужиков с прутьями.