— А почему смешно?
— Почему? Ну, могу привести хоть сто причин.
— Приведи одну.
— Ты хочешь сказать, что не заметил?
Я смотрю на нее. Она — на меня. В голове пусто, но тут вдруг становится очевидным то, что мгновение назад было лишь смутной догадкой, или, может, уже стало твердой догадкой, только я даже себе не хотел в этом признаваться. Похоже, какая-то часть моей души противится тому, чтобы развеять сомнения относительно них так вот разом, хотя есть и другая часть, которая не хочет показывать, как быстро я осознал смысл намеков Мод.
— А, ты об этом, — говорю я, смягчая ее слова деланно-равнодушным удивлением.
— «А, ты об этом!» — поддразнивает она. — Серьезно не заметил?
Молчание.
— Мне просто показалось, что вас тянет друг к другу.
— Да я тебя умоляю! Ты поэтому весь вечер сидел таким букой?
— А я сидел букой?
— Еще как.
Она изображает мою надутую физиономию. Мы оба смеемся.
— Ты думаешь, он почему спросил, любим ли мы друг друга? — интересуется Мод.
— Почему? Слишком много выпил? Имел на тебя виды?
— Нет, счастье мое. На тебя.
Я пытаюсь изобразить озадаченность. Вижу, что не смог ее провести.
— Да ладно тебе, — говорю я.
— Ну, может, и ладно.
И тут я вдруг понимаю, что говорю одну вещь — не про Габи, не про мужчин вообще, а про себя. Правда, говорю, глядя в окно, где дождь тихо и робко падает на дорогу, которая ведет к путепроводу, который ведет к мосту, который ведет бог знает куда — туда, куда мне с этим теперь идти, хотя я уже и так иду туда с этим. Вот наконец мост, изогнувшийся над гаванью, лежащей в тени причалов, добрый верный крепкий мост, готовый понять и простить, он всегда знал, как всегда знал и я, что этим вечером мне хочется быть не на одном берегу реки и не на другом, но в пространстве между ними — как в разговоре про белые ночи в России речь шла не о закате или рассвете, о которых запел Габи, а о том неуловимом часе между сумерками и восходом солнца, по которому мы все тосковали на балконе в этот зыбкий вечер, который не был ни зимой, ни летом, ни даже весной.
Скоро мы окажемся на шоссе Франклина Рузвельта. Свернем на Пятьдесят девятую улицу, потом — к западной части Центрального парка, проедем мимо того места, где продавец-грек ставит каждый день свой лоток, а потом — Лэнем, Кенилворт, Бересфорд, Боливар, а дальше -Сент-Урбан и Эльдорадо, а потом — начало Конной тропы, а дальше — теннисный корт, где сегодня днем рядом со мной стоял Манфред, восхищаясь моим пушечным ударом, а в мыслях у меня было одно: я хочу уехать с тобой на остров, где растут лимоны, и выжимать на тебя их сок, пока запах не окутает твое дыхание, твое тело, не проникнет под кожу.