— Ого, снова капризничает, — сказал Корсак.
— Ладно, допустим, но ведь намеренно, по собственной воле он этого не сделал, — рассуждал железнодорожник.
— Может, из каких-то классовых побуждений? — услужливо подсказал партизан.
— Вы меня тут не провоцируйте, — сердито сверкнул глазами железнодорожник. — Я вас не спрашиваю.
— Ничего со мной не случилось, — с трудом проговорил я. — Ступайте, ступайте к чертовой матери! Не видите разве, что я болен.
— Болен, — многозначительно повторил партизан. — Разговорчики.
— Кто дольше всего с ним знаком? — спросил путевой мастер.
Он пристально вглядывался в лица присутствующих. Все молчали. Первой дрогнула пани Мальвина.
— Пан Добас…
— Дембицкий.
— Дембицкий… Пришел он однажды и спросил, не сдается ли комната. Вид у него был как полагается, при галстуке и с портфелем, мы с братом — люди простые, ну и впустили его. Кто ж мог знать?
— Ведь нет такого закона, чтобы не сдавать комнат, — добавил Корсак.
— Может, все-таки выйдем, — вмешался граф.
— Чего это вы такой деликатный? — посмотрел на него тяжелым взглядом путевой мастер.
— Я де-деликатный? — ужаснулся граф.
— А какой?
— К чертовой ма-матери, — пылко выругался Пац.
Партизан щелкнул протезом по металлической спинке кровати.
— Чудной он, это да.
— Вы обо мне го-говорите? — спросил граф.
— Отойди, пережиток прошлого, — сказал партизан, — и не навязывай свою личность нашей доброй народной власти. А что касается самоубийцы, так, пожалуй, никто о нем ничего не знает.
Я приподнялся на локтях.
— Послушайте, уйдите отсюда, а то меня кондрашка хватит. Оставьте меня в покое!
— Ой, капризуля, капризуля, — добродушно улыбнулся Корсак.
На веранде что-то звякнуло, и все устремили глаза в сторону двери. Сержант Глувко споткнулся о накатанный, скользкий порог, и на разные лады зазвенела и загрохотала его громоздкая портупея; отпустив крепкое словцо, он тут же вытянулся и отдал честь.
— Жив? — спросил он.
— Вы, Глувко, всегда являетесь последним, — заметил путевой мастер.
— Виноват, не могу разорваться.
С минутку он постоял, разглядывая меня с профессиональным интересом.
— Ворочает глазами.
— И даже выражается, — предостерегла его пани Мальвина.
— Ну, так зачем Ромусь меня звал? — Сержант застегнул кожаную сумку и стал наводить порядок в своей сложной экипировке.
— Я уже давно на свете живу, — вмешался Корсак, раздувая позеленевшие усы, — и знаю, что́ в таких случаях требуется. Какая бы ни была власть, если кто-то на себя наложил руки, то всегда полагалось вызывать либо городового, либо ланджандарма, либо, стыдно сказать, полицая.