— А если мы здесь останемся? — он боязливо показал на лес и кусты, просыпающиеся к жизни.
— После нас сохранится легенда, память, силу которой используют живые.
— Я убежал из дому.
— Корвин, я тоже убежал. Меня держали за ворот, объясняли, что я должен учиться, что образованные люди тоже когда-нибудь будут нужны. Но разве это правда? Разве можно останавливаться на полпути?
— Я думаю, что после войны все будет по-другому.
Корвин тоже смотрит на небо. По пустому солдатскому котелку торопливо бегают черные муравьи с блестящими брюшками.
— Мы все устроим по-другому, правда?
Я улыбаюсь и смотрю на его оливковое лицо, фоном которому служит красный заброшенный муравейник.
— Я вижу, у тебя есть какая-то программа, Корвин?
— Нет. Нет ее у меня, но я знаю, что люди обязательно станут лучше.
Я кашляю и прикрываю рот рукой. Отнимаю ладонь — на моих обмороженных пальцах сохранились фиолетовые пятна — и смотрю на теплое углубление, заполненное капельками слюны. Они мне кажутся розовыми, зловеще розовыми.
Кто-то бодро щелкает каблуками. Поднимаю глаза. Передо мной стоит Сокол.
— Пан сержант, разрешите доложить. По ту сторону пути идет неизвестный человек.
Мы подползаем к деревьям, которые стоят на самом краю вырубленного участка. Вдоль опушки леса, на противоположной стороне, шагает сгорбленный человек с мешком на спине. Он несет картошку; тащит убогую добычу к станции, четко вырисовывающейся на горизонте.
— Не останавливайте его, пусть идет, — говорю я и осекаюсь.
Облик этого человека кого-то мне напоминает. Я хорошо помню этот тяжелый шаг заезженной лошади, эту спину, согнувшуюся от усталости, и черную непокрытую голову.
— Подправил свои делишки, спекулянт, теперь домой возвращается, — шепчет Корвин.
— Один такой тип живет в нашем поселке. Никто его не знает, и он ни с кем не здоровается. Барахтается, перебивается кое-как. Единственное, на что он способен, — подсобить людям во время полевых работ. Дают ему за это немного картошки, но чаще ему достаются пинки да брань.
Телеграфные провода громко звенят. Высоко над лесной дорогой парит ястреб.
— Ползет, как муравей, как один из многих муравьев. Пусть идет своей дорогой.
И я украдкой вытираю рот.
— Мы так мало видим людей, — говорит Корвин, — что каждый кажется нам знакомым.
Я молчу, у меня нет сил подняться с сырой и холодной земли. Я разгрызаю горький цветок анемона; какой он свежий на вкус!
— Человек этот похож на моего брата, а я его ненавижу больше всех на свете.
— Корвин, знаешь, у меня никогда не было ни братьев, ни сестер. Я даже не понимаю, что такое чувство братской ненависти.