— Устал?
Я, всхлипнув, кивнул.
— Очень?
Я вновь кивнул.
— Вижу, как ножки дрожат, это хорошо. — Затем, откуда-то сзади, он притащил чурбак, на котором рубят дрова, поставив его рядом со мной. Не торопясь, развязал руки. Я застонал, осторожно трогая, сильно болевшие запястья.
— Раздевайся. — Приказал он.
Оторопев, удивленно на него смотря, я замер на месте.
— Ну, чего зыркаешь, скидывай одежку, говорю. — И не дожидаясь, пока начну сам это делать, быстро принялся меня раздевать. Вскоре, оставшись совсем голым, я смущенно прикрылся спереди руками. Он зашел за спину.
— Руки сюда давай. — Я сжался.
Пацан не стал ждать, схватил одну, рывком завел за спину, затем вторую. Сложив их, крепко стянул веревкой, да так, что я заверещал от боли, переступая ногами.
— Больно? — Подойдя спереди, он посмотрел мне в глаза, от туда текли слезы.
Я кивнув, прикусил губу, всхлипывая.
— Ничего, потерпишь, — и злорадно улыбнулся.
— Вставай. — Приказал он, показывая на деревяшку.
Мои глаза в ужасе широко раскрылись. Я задергался, зарыдав в полный голос, понимая, что он хочет делать.
— Не надо, пожалуйста, не надо, не делай этого. Пожалуйста, прошу, — взмолился я.
Но ему на эти слова было наплевать.
— Вставай, сказал. — Повторил пацан, сквозь зубы.
Завывая, я поставил туда трясущуюся ногу. Сам не смог подняться, пришлось ему меня подсадить.
Чурбак был не большой, ступни только, только на нем умещались. Он зашатался, я взвизгнул, но все же, удержал равновесие.
Парень, куда-то ненадолго ушел, а когда вернулся, то в его руке была длинная, смотанная веревка. Увидев ее, мое тело само затряслось, страх сковал рассудок.
Не обращая на меня внимания, он перекинул ее через верхнюю балку. Затем, притащив старый ящик, встав на него, чтобы быть повыше, накинул на шею. Я еще сильнее заголосил, вновь задергался, задвигал ножками, переступая на одном месте, подставка вновь зашаталась.
А он не торопясь, завязал петлю.
Выдержать подобное, было выше моих сил. Я в панике заверещал как резаный, внутри все похолодело, а пацан, злорадно улыбаясь, спрыгнул. Взяв второй конец веревки, сильно натянул ее, да так, что петля впилась мне в шею, стало трудно дышать. Где-то сзади привязав, вернулся.
Продолжая трястись и подвывать, несмотря на то, что говорить стало трудно, вновь принялся умалять его пощадить. Но меня не слушали.
— Что ты как девочка все верещишь, достал уже своими воплями. — Сплюнул он и, найдя в углу кусок грязной бечевки, встал сзади меня.
— Рот открой.
Я замычал, стиснув губы.
— Я сказал, открой рот. — Медленно и зло повторил он.