Путь был невероятно долгим, я не считала минуты, но когда я открывала стеклянную дверь, горизонт был уже розовым. Разбитый экран телефона не показывал мне часы, он вообще больше ничего не показывал. Над стойкой висело несколько циферблатов, демонстрирующих время в разных часовых поясах, но я лишь тупо смотрела на них, не соображая, как из этой мешанины букв, цифр и стрелок сложить нужную мне информацию.
Под яркой лампой дремала женщина, с которой мы вчера пили кофе и лихо трындели на моем зачаточном испанском. Сейчас я отступила на несколько шагов, чтобы не разбудить ее, хотя мне это далось нелегко, потому что боялась, что не смогу сказать вообще ничего, буду только мычать. Внутри у меня была ледяная пустыня ужаса, и я с ней не справлялась.
В номере я закрыла жалюзи, повесила табличку «Не беспокоить» и забралась в постель. Только там меня начало колотить. Кондиционер показывал 32 градуса жары, я укрылась одеялом и сверху еще покрывалом, но это не помогло. В шкафу нашлось запасное одеяло и еще три покрывала, среди моих вещей был толстый свитер и шерстяные носки, но и этого оказалось недостаточно. Я лежала в темном номере, пахнущем накрахмаленным бельем и сыростью, тряслась от холода и смотрела на тонкие, едва заметные полоски света между планками жалюзи.
Надо было собраться, заплатить за прожитую уже неделю и переехать в другой отель. В другой город. Лучше в другую страну. Сбежать на противоположный конец мира. Передвигаться только самолетами, нигде не задерживаясь дольше, чем на время от высадки до взлета. Только так я могла бы убежать от него. Но не ждать его здесь, в темноте, замершая как кролик в свете фар. Замерзшая от ужаса.
Иногда я засыпала — я не знала, на сколько. Разбитый телефон все равно разрядился, а я не помнила, где его бросила. Может быть, потеряла где-то в коридоре? Меня и правда не беспокоили — только один раз зазвонил гостиничный телефон, и я испугалась так сильно, что заткнула себе рот подушкой и орала в нее, пока он не прекратил звонить.
Иногда мне хотелось есть — я протягивала руку к тумбочке, на которой стояла открытая несколько дней назад бутылка риохи и делала из нее несколько глотков. Вино кружило голову на голодный желудок и притупляло все ощущения. Рядом лежала упаковка хамона, но я съела из нее всего один кусок — за остальным пришли муравьи, цепочкой тьмы на фоне темноты поднялись по ножке тумбочки и так же цепочкой стали спускаться, передавая крошечные кусочки мяса. Я следила за ними долго, очень долго, может быть, несколько дней, потому что иногда мне хотелось отнять у них еду, но тьма смотрела из темноты с упреком, и я ограничивалась еще одним глотком вина.