– Оно не опрокинется? Не перевернется?..
Я заверил ее, что это совершенно исключено, но вместе с нею смерил взглядом гигантский черный утес, глухо урчащий винтами, и без труда догадался, каково ей. Ведь даже мне самому представлялось невероятным, что такое чудовище может держаться на плаву. Интересно, что сказала бы Джулия, если бы мимо нас проплыл, к примеру, новый лайнер «Куин Элизабет»?..
Но тут в сером небе над нами появился самолет, обыкновенный четырехмоторный винтовой самолет, и не слишком высоко – не более трех тысяч метров. Я обрадовался возможности показать нечто, воистину способное выступить в роли символа века.
– Смотрите, Джулия! – Она и сама услышала гул мотора, но не могла понять, откуда он идет, пока я не ткнул пальцем вверх. – Это называется самолет. Или, иначе, аэроплан…
Я ожидал – боюсь, не без оттенка самодовольства – увидеть, как она потрясена. Однако Джулия секунд десять следила за самолетом, следила с любопытством, но без особого удивления, и кивнула:
– Я читала про аэро-планы у Жюля Верна. Конечно, вы их уже построили. Я хотела бы, пожалуй, прокатиться на аэро-плане. Их много?..
И она опять повернулась к тому, что действительно потрясло ее: к испещренным окнами скалам Манхэттена.
– Порядочно, – ответил я, рассмеявшись про себя: так мне и надо.
Сойдя с катера, мы пересекли маленький парк Бэттери и очутились на улице – и Джулия внезапно застыла, прижав руку к груди. Сперва мне подумалось, что она ошеломлена близостью домов-башен, видом узкой улицы, забитой пешеходами и машинами, ревом уличного движения, к которому добавлялся еще и оглушающий стрекот отбойных молотков. Но нет, Джулию околдовали вовсе не здания и не машины, а люди, обыкновенные люди, спешащие мимо. Пристально всмотревшись, я понял, что поразила ее не одежда, – я вспомнил трепетное чувство, охватившее меня при первом столкновении с живыми, из плоти и крови, людьми 1882 года, и мне померещилось, что на лице Джулии я вижу такое же до головокружения острое изумление. На острове, у подножия статуи Свободы, она была еще слишком занята собственными переживаниями, и пассажиры с катера показались ей, скорее всего, ненастоящими. А теперь она, как я некогда, заметила людей вокруг себя – а они не замечали ее, они бежали по своим делам, переговаривались между собой, живые люди, отделенные от ее эпохи без малого целым столетием… Она опять побледнела, слова замерли у нее на губах: ей было страшно.
Мы прошли короткий квартал вверх по Бродвею.
– Вы знаете, где мы сейчас находимся? – спросил я.
Вопрос смутил ее, будто речь шла о каком-то городе за границей, где она в жизни не бывала. Она старалась догадаться, вертела головой туда и сюда, потом обернулась ко мне, все еще не оправившись от испуга, но уже улыбаясь: