Там по двору вокруг колодца за вертлявым Малым носился разъяренный Скелет, а у ворот с Корейцем о чем-то серьезно беседовал Солнце. Молодой человек заметил девушку и жестом подозвал к себе. Саша послушно подошла.
– Сходим тут неподалеку, в пансионат? – спросил он.
– Я есть хочу, – призналась девушка.
– По дороге поедим, – успокоил Солнце.
– А ты не спал, что ли? – спросила она.
– Почему? Спал, – ответил молодой человек.
– В доме? – шепотом предположила Саша.
Солнце приложил палец к ее губам и заговорщицки подмигнул.
Скользил под массивными колесами белесый серпантин дороги, петляющей между обветренными скалами, кое-где поросшими колючим кустарником. Уже где-то впереди пламенел закатным пурпуром горизонт. Флегматичный пожилой водитель лениво ворочал рулем, время от времени сухо покашливая и потирая кончик носа. Саша и Солнце жевали плавленые сырки и запивали их молоком из пакета. Девушка еще попутно разглядывала разноцветные немецкие наклейки с полногрудыми красотками, в обилии развешенные по всей кабине.
– Вот вы говорите… – ни с того ни с сего начал шофер.
– Ни в коем случае, – перебил его Солнце.
– Что ни в коем случае? – удивился водитель.
– А я что говорю? – ответил вопросом на вопрос молодой человек.
Однако шофер не стал вникать в нюансы сатирических интонаций собеседника, а взял быка за рога и невозмутимо продолжил:
– Мол, сфинксы! Сфинксы!
– Какие сфинксы? – на этот раз изумилась Саша.
– Египетские, – терпеливо сообщил водитель, гордо при этом приосанившись. – Видал я ваших сфинксов. В Египте. На Суэцком канале. Кстати, – он протянул Солнцу руку, – Березкин. Троеборец.
Молодой человек машинально пожал ему ладонь. Удовлетворившись этим, Березкин продолжил свое неожиданное повествование:
– И в Берлине стенку для защиты от капитализма ставили. Ну и, конечно, выпивали. Кирпич за кирпичиком, полтинник за полтинничком.
Заметив, что девушка недоуменно смотрит в его сторону, оговорился:
– Но редко, редко. Больше чай. Я, прошу отметить, в принципе, не пьющ. Так Анатолий Иванович упрекает: «Мол, не пылает твое сердце, Березкин, любовью огненной, ностальгического свойства, по матери, нашей матери. Родине-матери родной». На что я ему отвечаю, сочувствуя: «Считаю, что моей Родине-матери лишний глоток этой отравы, употребленный мною всуе, подобно серпу по мудям. Не при детях, конечно…»
– Мы приехали, – показал куда-то вперед Солнце.
– Ить, – почему-то обиделся Березкин и нажал на тормоз.
Через пять минут молодые люди подошли к литым чугунным воротам пансионата, обильно увитым плющом. Из домика им навстречу вышел пожилой сторож в тренировочных, выцветших от времени штанах и в оливкового цвета сандалиях на босу ногу. Седую голову привратника венчало соломенное сомбреро.