— Товарищ генерал! Поуправляйте.
Громадин в годы гражданской войны дела с самолетами не имел, военной академии не кончил и потому не разбирался в авиационной технике.
— А смогу? — спросил он сейчас и сел на отдельный стульчик. — Как? Говори.
Командир самолета, показывая на щит с множеством приборов, стал объяснять систему вождения. Она была довольно сложная, сразу усвоить ее, конечно, Громадин не мог, а когда узнал, что имеется автолетчик, то полушутя и полусерьезно воскликнул:
— Вот здорово! Нуте-ка мне его на помощь, — и через какую-то минуту, когда был включен автолетчик, а командир самолета, однако, не выпускал руля из рук, Громадин, восхищенно произнес: — Вот это я понимаю! — А потом, расспросив еще кое о чем, стал смотреть в окошечко.
Землю под утренним солнцем словно кто вычистил, прибрал, а линии выровнял: как по линейке тянулись окрайки лесов, берега рек, озер. Голубизна весны лежала всюду. Местами виднелись низкие облака, серые, как дым. Издали они казались мертвыми, неподвижными. Но вот самолет приблизился — и облака ожили, побежали. А эти высокие, через которые самолет иногда нырял, все залиты ярчайшим светом солнца, таким, какого с земли не видно…
— Через полчаса будем в Москве, товарищ генерал, — сообщил командир самолета.
С этой минуты Громадин сосредоточился только на Москве.
12
В Москве Громадина никто не встретил, а он представлял себе, что как только выйдет из самолета, к нему, как несколько месяцев тому назад, подбежит связной офицер и, отдав честь, скажет:
— Приказано прямо в Кремль, товарищ генерал.
Но на аэродроме никого не было. Только злой ветер трепал прошлогоднюю траву да в отдаленности стояли молчаливые, огромные, похожие на чудовищных акул самолеты. Даже летчики, и те обиделись за генерала.
— Может, вы рано прилетели? — проговорил один из них.
Командир самолета, посмотрев на часы, сказал:
— Да нет. Как раз вовремя.
Громадина такая встреча очень расстроила, но он, прощаясь с летчиками, произнес:
— Очень хорошо! Пройдусь по Москве. Посмотрю. Я ведь охотник: для меня десять верст — пустяк, — и, нагнувшись, защищаясь от злого ветра, зашагал к аэропорту. Выйдя за ворота, он приостановился и с тревогой подумал:
«Да ведь ясно: меня вызывают для нахлобучки. Вот тебе на! Прилетел похвалиться делами, а тут нахлобучка. Ай-яй-яй! Ну, ясное дело — нахлобучка: не встретили. Только за что же? Дела? Дела у нас как будто неплохие. Мы за один год… — И тут перед ним замелькали цифры: сколько было уничтожено паровозов, вагонов с боеприпасами, гитлеровских солдат и офицеров, сколько взорвано складов, штабов, рельсов. — Да мы же на шее у них сидим. Они хотели бы стряхнуть нас, а мы в загривок им вцепились и не пускаем», — и зашагал дальше, все так же сопротивляясь злому ветру. Навстречу попался лейтенант, молодой, видимо только что выпущенный из школы: на нем все новенькое, погоны золотились на солнце. Он прошел, не обратив внимания на Громадина, и тот снова приостановился, думая: «Ну да, для нахлобучки вызвали: даже лейтенант не приветствует», — и хотел было остановить лейтенанта, сказать: «Что ж, братец, или в Москве вы устав не признаете: генералу не отдаешь честь», — но тут же спохватился: на нем были пальто и кепи. «Разве снять пальто? Ведь на мне генеральский китель. Ну, это будет дико: в генеральском кителе и кепке. Пойду-ка лучше домой. Посмотрю, что с квартирой и как там ковер поживает. Пыли, поди-ка, в нем!»