— Я на козликах, Татьяна Яковлевна.
8
— Э-э-э, родные! — с визгом выкрикнул Петр Хропов, и кони рванулись, побрякивая шлеями, колечками.
Они вырвались из деревни, оставляя за собой клубы пыли, и понеслись по равнинной долине, заросшей прошлогодней полынью и репейником.
— Э-э-э! Родные! — гикал Петр Хропов, все туже и туже натягивая вожжи.
Промчавшись километров семь, перед горкой Петр Хропов отпустил вожжи, и кони пошли вразвалку, роняя с себя хлопья пены, а он, повернувшись, посмотрел сначала на Татьяну, потом на Киша. Татьяна вся пылала румянцем, Киш, нахлобучив картуз, придерживая ее под руку, сидел иссера-бледный.
— Ну, как крещение, Татьяна Яковлевна? — спросил Петр Хропов.
— Хорошо. Очень!
— А у молодца, видно, поджилки трясутся?
— Да, затрясутся, — по-детски ответила Татьяна и звонко засмеялась; затем, повернувшись к полковнику, произнесла на немецком языке: — Даю вам честное слово, вы будете живы.
Киш некоторое время смотрел в сторону, потом сказал:
— Я солдат, к смерти давно приготовлен и не боюсь ее. Меня терзает другое — совесть.
— Совесть? — удивленно спросила Татьяна. — Совесть — это хорошее чувство… и очень хороший помощник человеку.
— Но я покинул пост.
— Покинул пост? — Татьяна снова разразилась звонким смехом, — Ну, это не совесть в вас заговорила, господин полковник. Это страх — дрянное чувство. Совесть — большой и честный советник. Она диктует человеку: люби народ, будь ему предан и, если ты получил образование, передай его народу. Вот что диктует совесть. А вы что делаете, полковник? Вам народ дал образование, а вы идете и служите, как раб, врагам своего народа. И душите его, народ свой. Пост? На каком посту вы стоите? Об этом вам совесть ничего не говорит?
— Коммунистическая мораль… далекая и чуждая нам!
— Хорошая мораль, — ответила Татьяна и, показав на дорогу, где были расставлены маленькие крестики, на которых виднелись каски, сказала: — Как вы, господин полковник, смотрите на это?
— Безразлично: то немцы.
— А мне моя совесть подсказывает другое — мне их жаль: то люди.
— Зачем же вы их бьете? — оскалив зубы, задал вопрос полковник.
— Мы вынуждены: они отравлены другой моралью — звериной.
— И тут у вас жалости нет?
— Нет. Мы вынуждены их бить: иначе…
— Око за око, зуб за зуб, — перебил Киш.
— Э-э! Нет! Это не наша мораль. Мы их бьем потому, что хотим честно жить, трудиться, работать и уважать друг друга.
Киш некоторое время молчал.
— Я это понимаю. Я это понимаю, когда сбрасываю с себя полковника и становлюсь просто человеком.
— А вы сбросьте, и останьтесь просто человеком, тогда ваша совесть вытеснит ваш страх, — Татьяна еще что-то хотела сказать, но кони рванулись, и говорить стало невозможно.