В той утренней, домашней спешке мужа и сына ей тоже чудилось нечто тревожное, но она отгоняла дурные мысли, просто — поила их кофе, заворачивала в фольгу тартинки с рыбой и сыром, на ходу подсказывая Ясику цитаты из Сартровской «Тошноты» — по-русски, хотя тому предстояло отвечать на вопросы профессора литературы по-французски… Она поцеловала мужа в щеку, а сына — в торчащие вихры, уже на ходу, когда они садились в машину. Мягко шуршал стеклоподъемник. Запах теплого асфальта, порыв ветра откуда то со стороны далекого моря. И мягкий печально-ласковый взгляд золотисто-темных знакомых глаз, похожих на смородины. Такой теплый, такой оберегающий… Она спешила к метро, махнула вслед серебристому «рено» рукой — легко, ведь прощались всего на несколько часов…
… В морге тошнотворно пахло формалином, казалось, этот запах отражался и плыл от всего: от бело-скользких кафельных стен, от легко разъезжающихся в стороны непроницаемых дверей; даже от холодно-слепящих плафонов на потолке, льющих на проходящих мимо какой то чужой, жуткий свет… То что лежало, накрытое простынями, на двух блестящих никелем каталках не могло быть ее мужем и сыном, нет… Холодное, непроницаемое, еще не покрытое синеватыми тенями, но уже чужое… Она коснулась губами золотистых пшеничных волос. Обычно легко вьющиеся на висках они были странно прямыми, жесткими. На лбу алело пятнышко похожее на родинку — след удара, лобового столкновения в громадной автопробке, искусно замаскированный гримерами… Казалось, сын безмятежно спит, раскинувшись, как и всегда, на спине. И она перекрестила его, не осознавая жеста, ведь привычно делала так, когда прощалась с ним на ночь. Машинально подняла голову вверх, но перед глазами, вместо привычных звезд и моря с кривобоким парусом на потолке, поплыли огромные слепящие лампы прозекторской.
«Нет, Господи, нет, — подумала она, — нет, это сон, я сейчас проснусь»! — и наклонилась к другому, знакомому лицу, тронула Любимого за плечо, чуть встряхнула. В ответ ни звука, только в углах рта проступили капли черной, запекшейся крови. Ей на миг показалось, что жилки на веках, такие родные, тоненькие жилки, встрепенулись, как и тень от ресниц, скрывающих золотисто-теплое вино родного взгляда… Сон не кончался. Вечный сон. Она пошатнулась… На ее локоть легла знакомо-твердая, мозолистая ладонь Жозефа Бушара.
Обернувшись, она увидела, что все его загорелое морщинистое лицо залито слезами. Они текли из-под полузакрытых век, по щекам, усам, бороде…
— Надо вести их домой… — шепнул он беззвучно, одними губами.