Я вдруг подумал, что Эйрик бродит, возможно, неподалеку, и наклонил голову еще ниже; мысль, что кто-нибудь знакомый увидит меня в таком виде, казалась чуть ли не самой страшной.
Мы поднялись по лестнице. Вошли в квартиру. Перекрашенную, убранную, все вещи расставлены по местам.
Это был наш дом.
Я остановился в середине квартиры. Линда лупила по мне своим гневом, как боксер колотит грушу. Как будто я вещь. Как будто у меня нет чувств, нет души, как будто я пустое тело, которое топчется в ее, Линды, жизни.
Я знал, что она ждет ребенка, я был совершенно в этом уверен, причем уверен с той секунды, когда мы его зачали. Я сразу подумал тогда: вот оно, случилось, у нас будет ребенок.
Так и вышло.
И вдруг меня прорвало, внутри слетели все заглушки. Обороняться мне было нечем. Защита сдалась. Я зарыдал.
В такие моменты я полностью теряю контроль вообще надо всем, и ситуация выглядит еще и нелепо.
Линда умолкла и посмотрела на меня.
До сих пор она ни разу не видела меня плачущим. Я не рыдал с папиных похорон, а прошло почти пять лет.
Вид у нее стал испуганный.
Я отвернулся, я не хотел, чтобы она видела, это десятикратно увеличивало унижение, я получался не только не человек, но и не мужчина тоже.
Но ни отвернуться, ни закрыть лицо руками, ни выйти в коридор — ничего не помогало, я рыдал как безумный, это было безумие, прорвало все плотины разом.
— Карл Уве, — сказала она у меня за спиной, — милый мой Карл Уве. Я ничего такого в виду не имела. Просто очень расстроилась, потому что ждала другого. Но ничего страшного. Карл Уве, дорогой. Не плачь. Ну, не плачь.
Я и сам хотел не плакать. Я точно меньше всего хотел, чтобы она видела меня рыдающим.
Но перестать рыдать не получалось.
Она попробовала обнять меня, я отпихнул ее. Набрал воздуха, пробуя продышаться. Получился дребезжащий жалкий всхлип.
— Извини, — бормотал я, — извини, я не хотел…
— Я жалею, что не сдержалась, — сказала она.
— Опять на том же месте, — сказал я и улыбнулся сквозь слезы.
У нее тоже были зареванные глаза, и она тоже улыбнулась.
— Да, — сказала она.
— Да, — сказал я.
Я пошел в ванную, снова всхлипнул, содрогаясь всем телом, и снова дрожь при попытке набрать воздуха; но постепенно, когда я несколько раз умылся холодной водой, стало легче.
Когда я вышел, Линда так и стояла в коридоре.
— Ты получше? — спросила она.
— Да, — сказал я, — такое идиотство. Это с похмелья, мне вдруг нечем стало защищаться. Вообще все стало вдруг невозможно.
— Ничего страшного, что ты плакал, — сказала она.
— Для тебя ничего, а я не люблю. Мне бы лучше, чтобы ты ничего этого не видела. Но теперь ты уж видела. Теперь все знаешь. Вот такой я.