— Да, такой прекрасный.
— Перестань, — сказал я, — хватит. Перевернули страницу. Скажи лучше, хорошо у нас тут стало?
Она улыбнулась:
— Фантастика!
— Во-от.
Мы обнялись.
— Ну что, — сказал я, — пойдешь посмотришь?
— Сейчас?
— Да.
— Хорошо. Только еще обними меня.
Я обнял.
— Ну?
Она засмеялась:
— Окей.
Она ушла в ванную и вернулась с белой полоской в руке.
— Надо подождать несколько минут, — сказала она.
— А ты как думаешь?
— Сама не знаю.
Она пошла на кухню, я за ней. Она смотрела на белую полоску.
— Что-нибудь видно?
— Нет. Ничего не происходит. Значит, может, и нет ничего. А я была так уверена, что есть.
— Но оно и есть. Тебя тошнит. Слабость. Сколько еще признаков тебе нужно?
— Один.
— Смотри-ка. Она ведь стала голубая?
Она ничего не сказала.
Подняла ко мне лицо. Глаза были темные и серьезные, как у зверя.
— Да.
Мы были не в силах молчать полагающиеся три месяца. Уже через три недели Линда позвонила своей маме, и та заплакала от радости. Моя держалась более сдержанно, как здорово, как приятно, но тут же призналась, что беспокоится, как мы справимся. Линда учится, я пишу книгу. Время покажет, сказал я, в январе увидим. Я знал, что маме всегда нужно время, чтобы привыкнуть к любым переменам: сначала она должна все обдумать, а потом уже происходит сдвиг, и она принимает новое. Ингве, которому я позвонил сразу вслед за мамой, сказал: ого, отличные новости! Да, сказал я, вышагивая по внутреннему двору с той же сигаретой. Когда ждете? — спросил он. В январе, сказал я. Поздравляю, сказал он. Спасибо, сказал я. Слушай, мы тут с Ильвой на футболе, и мне не очень удобно говорить, давай я тебя попозже наберу? Конечно, ответил я и положил трубку.
Я закурил новую сигарету и понял, что не вполне доволен их реакцией. У меня будет РЕБЕНОК. Это же великое СОБЫТИЕ!
Видно, мой отъезд в Швецию все же сказался. Я общался с моими постоянно, как и раньше, но что-то все же изменилось, и я пытался понять — со мной или с ними. Я был теперь не так близко, а жизнь моя менялась раз за разом, фундаментально, в нее входили совсем новые места, люди, ощущения, и ничего из этого я не мог донести до них целиком, при том что по-прежнему рассчитывал на полное понимание, как раньше в Тюбаккене, а затем в Твейте и Бергене.
Что-то я многовато накрутил, сказал я себе. Когда я семь лет назад позвонил Ингве с новостью, что издательство берет мой роман, брат был примерно так же лаконичен. Надо же, сказал он. Очень хорошо. Для меня это была умопомрачительная новость, главное событие жизни, и я думал, что все будут потрясены не меньше.