Я ничего ей не сказал, оставил упреки и злость при себе, а когда Ингве с детьми уехали и Линда снова сделалась веселой, легкой, полной ожидания, я не поддался первому порыву и не стал наказывать ее холодностью, отстраненностью, несговорчивостью, наоборот, отпустил обиду, принял несуразности как несуразности, и мы отлично провели рождественские дни.
К последнему вечеру две тысячи третьего года, когда я суетился на кухне и готовил еду, а Гейр наблюдал за мной, сидя тут же на стуле, и болтал без остановок не хуже радио, от моей жизни, с которой я распростился, уехав из Бергена, не осталось ничего. Все, что окружало меня сейчас, так или иначе было связано с двумя людьми, которых я тогда практически не знал. В первую очередь, конечно, Линда, с ней я делил жизнь, но и Гейр тоже. Я подпал под его влияние, причем как следует, иногда мне даже неприятно становилось, что я такой внушаемый, что я так легко приставляю к своим глазам чужую оптику. Иногда он казался мне одним из тех мальчиков, с которыми в детстве запрещалось дружить; держись от него подальше, Карл Уве, говорили родители, он плохо на тебя влияет.
Я положил на тарелку последнюю половинку омара, убрал нож и вытер пот со лба.
— Все, осталось только украсить, — сказал я.
— Жалко. Народ не видит, чем ты занят, — сказал Гейр.
— В смысле?
— Обычно профессия писателя считается интересной и престижной, многие мечтают о ней как о чем-то захватывающем. А ты в основном убираешься и готовишь еду.
— Есть такое дело, — сказал я. — Но посмотри, как красиво у меня получилось!
Я разрезал лимоны на четвертинки и положил между крабами, а пучки петрушки — по краю.
— Народ любит скандальных писателей. Ты должен ногой открывать дверь в «Театральное кафе», и чтобы следом бежал гарем юных красоток. Вот чего от тебя ждут! А не что ты будешь страдать тоску над ведром и тряпкой. Главным провалом норвежской литературы в этом смысле должен считаться Тур Ульвен, он вообще из дома не выходил. Ха-ха-ха!
Смех был заразительный, и я тоже засмеялся.
— И вдобавок свел счеты с жизнью! — продолжал он. — Ха-ха-ха!
— Ха-ха-ха!
— Ха-ха-ха! Но Ибсен тоже разочаровал. Нет, в цилиндре перед зеркалом — это можно засчитать. Это вызывает уважение. И живой скорпион на письменном столе тоже. А вот Бьёрнсон ожиданий не обманул. Гамсун уж тем более. Пожалуй, можно рассортировать всю историю норвежской литературы по этому критерию. Вынужден сказать, что тебе за него много очков не начислят, увы.
— Да уж, — согласился я. — Зато у нас чисто хотя бы. Та-ак, остался только хлеб.