— Если хочешь, идите с ней домой, а я все куплю, — сказал я, зная нелюбовь Линды к магазинам и торговым центрам.
— Нет, я хочу с тобой остаться, — сказала она.
Мы на лифте спустились на нижний этаж, купили cальсиччи, помидоры, лук, зелень петрушки, два пакета ригатони, мороженое и замороженную ежевику, поднялись этажом выше и взяли в винном магазине пакет белого вина для соуса, пакет красного и маленькую бутылку коньяка. Я прихватил по дороге свежие норвежские газеты, «Афтенпостен», «Дагбладет», «Дагенс нэрингслив» и «ВГ» плюс «Гардиан» и «Таймс», для чтения которых мне, возможно, хотя не точно, удастся выкроить часок в выходные.
Домой мы пришли в час без нескольких минут. На привести квартиру в порядок, то есть убрать и вымыть ее, ушло ровно два часа. Плюс обнаружились завалы грязной одежды в стирку. Но время нас не поджимало, Фредрик и Карин должны были прийти только к шести.
Линда посадила Ванью в высокий стул и согрела в микроволновке банку детского питания, а я собрал все мешки с мусором, в том числе из ванной, где Ваньиными подгузниками не только было забито ведро, так что крышка стояла вертикально, но они штабелем лежали на полу, и понес все это в мусоросборник на первом этаже. Поскольку был конец недели, все контейнеры были забиты доверху, я открыл все крышки и начал скидывать куда что положено: сюда бумагу, туда непрозрачное стекло, отдельно прозрачное, затем пластик, дальше металл, потом пищевые отходы. Как всегда, я невольно отметил про себя, что в нашем доме пьют немало: существенную часть картона составляли винные пакеты, а почти все стекло представляло собой винные и водочные бутылки. Кроме того, вечные стопки журналов, дешевые вкладыши в газеты и солидные глянцевые тематические журналы. Самыми ходовыми в этом доме были мода, интерьер и устройство загородного дома. В углу по короткой стене была наспех заделанная дыра в том месте, где недавно ночью кто-то пытался пробраться в соседний парикмахерский салон. Я чуть не застукал их на месте преступления: как-то утром я проснулся в пять, вышел на площадку с чашкой кофе в руках и сразу услышал сирену сигнализации из салона. Внизу охранница разговаривала по телефону. Увидев меня, она закончила разговор и спросила, не из этого ли я дома. Я кивнул. Она сказала, что только что совершен взлом парикмахерского салона и что полиция уже едет. Я вместе с ней зашел в велосипедный чулан, дверь в него была взломана, и увидел полуметровую дыру в гипсокартонной стене. У меня вертелись на языке шутки о тщеславности воров, но я смолчал: шведка, она или не поняла бы меня, или не поняла, что смешного в моей шутке. Вот к чему приводит здешняя жизнь, думал я, закрывая крышки баков и толкая дверь подъезда, чтобы выйти покурить на улице, — я стал меньше говорить. Я покончил с простыми ситуативными беседами, вроде переброситься парой фраз с продавцом в магазине, официантом в кафе, кондуктором в поезде, с незнакомым человеком при случайном взаимодействии. Одним из самых первых приятных ощущений, когда я приезжал в Норвегию, было как раз возвращение непринужденности, открытости в общении с незнакомыми людьми; у меня сразу плечи расслаблялись. А вторым — что мне легко разобраться в соотечественниках; оно почти переполняло меня, едва я входил в зал прилета в Гардемуене: вот человек из Бергена, а тот из Тронхейма, вот из Арендала, а та, наверно, из Биркеланна? И то же самое относительно всех нюансов социального портрета человека. Кем человек работает, из какой он среды, все становилось очевидным через пару секунд, а в Швеции все было покрыто мраком. Я терял таким образом целый мир. Как умудряются люди прижиться в африканской деревне? Или японской?