Тумас сказал, что они пригласят нас с Линдой на ужин, я ответил спасибо, с радостью, встал, взял сумку, он тоже встал и пожал мне руку, но поскольку было так и непонятно, заметил ли он деньги, я сказал ему, что деньги на столе, он кивнул и поблагодарил, как будто его вынудили это сделать, и я, стыдясь, поднялся по лестнице и вышел на улицу в зимний Гамла-Стан.
С тех пор прошло почти два месяца. К тому, что приглашения мы пока не получили, я относился спокойно, потому что едва не первое, что все говорили о Тумасе, — он рассеянный. Я и сам забывал все, что мог, и не ставил ему это в вину.
Сейчас он сидел за столиком в глубине зала и издалека казался поджарым, хорошо одетым господином в маске Ленина. Я вытащил упаковку желтого «Тидеманна» и скрутил сигарету, по какой-то причине пальцы оказались потными, и к ним все время прилипали крошки табака, отпил большой глоток пива, закурил и увидел в окно, что идет Гейр.
Он заметил меня с порога, но все-таки обвел зал взглядом, уже идя ко мне, словно ища другие варианты. Так лис, подумали бы некоторые, не в силах заставить себя зайти в такое место, откуда нет нескольких выходов.
— Какого черта ты не берешь телефон? — спросил он, протягивая мне руку, но глядя на меня вполглаза. Я привстал, пожал руку и сел снова.
— Мне казалось, мы на семь договаривались. Сейчас половина восьмого вроде, — сказал я.
— А ты думал, я зачем тебе звонил? Сказать, чтобы ты был внимательным при входе и выходе из вагона?
Он снял с себя шарф и шапку, положил на скамейку рядом со мной, повесил куртку на стул и сел.
— Я потерял мобильный на станции.
— Серьезно?
— Меня кто-то толкнул под руку, и он вылетел. Я думаю, он попал кому-то в сумку, потому что я не слышал стука. А там как раз проходила мимо меня женщина с раскрытой сумкой.
— Это же глупо, — сказал он. — В смысле — я исхожу из того, что ты не попросил ее проверить и отдать?
— Во-первых, как раз подошел поезд, во-вторых, я же не был уверен. Я не могу взять и попросить женщину разрешить мне порыться в ее сумочке.
— Ты уже сделал заказ?
Я помотал головой. Он взял меню в руку и стал оглядываться в поисках официанта.
— Наша вон у столба, — подсказал я. — Ты что будешь?
— Свинина с луковым соусом?
— Да, почему бы нет.
Когда мы с Гейром встречались, он всегда очень дистанцировался, ему как будто не хотелось признавать, что я рядом, наоборот, он старался отстраниться. Не встречался со мной глазами, не подхватывал начатые мной темы разговоров, но пресекал их, переключая внимание на другое, бывал насмешлив и источал высокомерие всем своим существом. Иногда меня это бесило, и тогда я замолкал, ничего не говорил, иногда вызывая его гнев. «Бог мой, ты сегодня чернее тучи», «так и будешь весь вечер сидеть и пыриться в пустоту?», «не скрою, сегодня ты прямо душа компании, Карл Уве». Он как будто на ближних подступах строил линию обороны, потому что спустя какое-то время, полчаса, час, иногда пять минут, он полностью менялся, поднимал забрало, включался в ситуацию — внимательный, заботливый, близкий, — и смех, прежде холодный и злой, делался теплым и душевным, и также менялись и глаза, и голос. А когда мы беседовали по телефону, он вообще не оборонялся, и мы оказывались на одной волне с той секунды, как он брал трубку. Он знал обо мне больше всех — как и я, как мне казалось, хотя и не наверняка, знал о нем больше других.