— У вас хорошо было, кстати, — сказал Гейр.
— Мы разве с тех пор не виделись?
— Чего-чего?
— Вы у нас были пять недель назад. Странно, что ты только сейчас вспомнил.
— А, в этом смысле. Просто мы вчера говорили с Кристиной про тот вечер и что надо бы позвать вас всех к нам.
— Хорошая идея. Тумас, кстати, здесь. Сидит с кем-то в том конце.
— Да? Ты с ним поговорил?
— Только поздоровался. Он сказал, что подойдет попозже.
— Он сказал тебе, что сейчас читает твою книгу?
Я покачал головой.
— Ему очень понравилось эссе об ангелах. Говорит, надо было сделать подлиннее. Очень на него похоже, ничего тебе не сказать. Он наверняка забыл, что это ты книжку написал. Ха-ха-ха! Он суперзабывчивый человек.
— Просто он сам в себе, и глубоко, — сказал я. — У меня так же точно. А мне, заметь, всего тридцать пять. Помнишь, как мы были тут с Туре Эриком? Мы пили весь день и весь вечер. И постепенно он стал рассказывать о своей жизни. Он рассказывал о своем детстве, о маме с папой, братьях и сестрах и всю древнюю семейную историю, а он, во-первых, потрясающий рассказчик, а во-вторых, он сказал пару вещей, которые меня всерьез заинтересовали. Я слушал развесив уши и думал, блин, как же круто, но на завтра я ничего не мог вспомнить. Только общая канва разговора. Что он вертелся вокруг детства, отца и его семьи. И что были потрясающие моменты. Но чем они были такие потрясающие, я не помнил. Ничего вообще. Пустота!
— Ты был пьян.
— Дело не в этом. Тонья, я помню, постоянно говорила о каком-то ужасном случае, он произошел с ней давным-давно, она возвращалась к нему снова и снова, но в чем дело, не рассказывала, потому что мы еще недостаточно друг друга знали, это была главная тайна ее жизни. Понимаешь? Только через два года она решилась мне рассказать. Я был трезв. Полностью включен в разговор, внимательно слушал каждое слово, после мы долго обсуждали, разговаривали. А потом все исчезло из памяти. Через несколько месяцев я не помнил уже ничего вообще. И оказался в ужасном положении, потому что для нее это немыслимо болезненный вопрос, все, с ним связанное, очень ее ранит, она бы просто ушла от меня, скажи я, что, к сожалению, ничего не помню. И каждый раз, когда она поднимала эту тему, мне приходилось делать вид, что я все помню. Так со мной бывает и в других вопросах. Однажды я предложил Фредрику из «Дамма», давай я соберу антологию короткой прозы, а в следующем мае он поинтересовался, как движется дело, но не сказал прямо с чем, и я только глазами хлопал, о чем это он меня спрашивает. Никаких воспоминаний во-об-ще. Некоторые писатели обсуждали со мной текущую работу, о чем они пишут, увлеченно, напористо, и я отвечал, мы заинтересованно разговаривали полчаса или даже час. Через несколько дней — пустота. Я до сих пор не знаю, о чем моя мама пишет диплом. В какой-то момент уже нельзя спросить об этом снова, чтобы не ранить в самое сердце, поэтому я теперь не спрашиваю. Киваю, улыбаюсь и силюсь вспомнить, что ж это было. И так во всем. Ты, конечно, думаешь, что мне просто начхать, и я толком не слушаю и не включаюсь, но ничего подобного, мне важно, и я включаюсь. Тем не менее все выветривается из памяти без следа. А вот Ингве, наоборот, помнит все. Все! И Линда тоже. И ты сам. К сожалению, все еще сложнее, потому что есть вещи, которые никогда не случались, не произносились, хотя я железно уверен, что они были и я их слышал. Снова возьмем Туре Эрика: помнишь, как я встретил в Бископс-Арнё Хенрика Ховланна?