— Ты посмотрел «Шоа»?
— Нет.
— Лес, лес, лес. И лица. Лес, газ и лица.
— Картина называется «Вар», это римский полководец, если я правильно помню. Проиграл в Германии большое сражение. То есть линия тянется от семидесятых годов двадцатого века к Тациту. Шама прослеживает ее в «Лесе». Это в «Ландшафте и памяти», помнишь, я ее читал. Мы могли бы добавить сюда Одина, который вешается на дереве. Может, он его и добавил, я не помню. Но это в «Лесе».
— Я понимаю, куда ты клонишь.
— У Лукреция я читаю о роскоши мира. А это ведь барочная мысль, роскошь мира. Она умерла вместе с барокко. Внимание к вещам. Их физике. К зверям. Деревьям. Птицам. Ты недоволен, что исчезло действие. А я недоволен, что исчез мир. У нас от него остались только картинки. Мы ориентируемся на них. Но что такое апокалипсис сегодня? Деревья, которые вырубают в Южной Америке. Таяние льдов, подъем уровня воды. Если ты пишешь, чтобы вернуть смысл, я пишу, чтобы вернуть сам мир. Не мир, что окружает меня сейчас. Не социальный аспект. А как раз кунсткамеры барокко. Кабинеты диковин. И тот мир, который кроется в деревьях Кифера. Это искусство. И ничего больше.
— Картинка?
— Ты меня поймал. Картинка, да.
В дверь постучали.
— Я перезвоню, — сказал я и положил трубку. — Входи!
Линда открыла дверь.
— Ты разговариваешь по телефону? Я хотела только сказать, что пойду приму ванну. Ты не мог бы слушать, не проснулся ли кто? В смысле не сидеть в наушниках?
— Конечно! А потом ты пойдешь спать?
Она кивнула.
— Я тоже приду.
— Хорошо, — сказала она и улыбнулась, закрыла дверь.
Я снова позвонил Гейру.
— Ни черта я не знаю, короче, — сказал я и вздохнул.
— И я, — сказал он.
— Что делал вечером?
— Слушал блюзы. Получил сегодня по почте десять новых дисков. И заказал тринадцать, четырнадцать, пятнадцать новых.
— Ты больной.
— Нет, я не больной… Мама сегодня умерла.
— Что ты говоришь?!
— Умерла во сне. Зато теперь можно уже не бояться. Непонятно, правда, что в этом хорошего… Но папа раздавлен. И Одд Стейнар, естественно. Мы полетим туда на днях. Похороны через неделю. Ты вроде собирался в Сёрланн в эти дни?
— Через десять дней, я только что заказал билет.
— Может, увидимся. Думаю, мы будем еще там. Мы наверняка останемся на несколько дней.
Мы замолчали.
— Чего ты сразу не сказал? — спросил я. — Мы с тобой разговаривали полчаса, наверно. Хотел показать, что все как всегда?
— Нет. О нет. Я не бравирую, нет, просто не хочу в это погружаться. И когда я с тобой разговариваю, оно как-то отодвигается. Только поэтому и молчал. О чем тут говорить? Разговоры не помогут, сам понимаешь. И так же с блюзом. Просто способ сбежать. Не то чтобы я так переживал. Но это тоже переживание, мне кажется.