— Что ты имеешь в виду? Где я далеко зашел? Это же обычный роман.
— Неслыханно, чтобы человек рассказывал о себе такое, как ты рассказываешь. Одна история о тринадцатилетке чего стоит. Никак не думал, что у тебя хватит пороху.
Как будто порыв холодного ветра просквозил через меня.
— Я перестал тебя понимать. Ту историю я сочинил. Уверяю тебя, это не так трудно, как тебе показалось.
Он улыбнулся и посмотрел мне прямо в глаза:
— Ты рассказывал мне об этой связи еще тогда в Бергене. Ты вернулся с севера предыдущим летом, но случившееся там все еще переполняло тебя. Ты только о том и говорил. О своем отце, о романе в шестнадцать лет, ты еще сравнивал себя с лейтенантом Гланом[35], и о связи с девочкой тринадцати лет, когда ты работал учителем в Северной Норвегии.
— Ха-ха, — ответил я. — Неприятно, однако, если ты принял все за чистую монету.
Он больше не смеялся.
— Ты же не станешь говорить, что ничего такого не помнишь? Ты был учителем в ее классе, безумно в нее влюбился, насколько я понял, там все сплелось в клубок, в частности, на какой-то вечеринке ты вел разговор с ее матерью — и эта сцена в романе один в один с твоими тогдашними рассказами. Хочу заметить, ничего безусловно ужасного в этом нет, если человек уверен, что влечение взаимное. Другое дело, как человеку в этом увериться, как увидеть. Это проблема. У меня был одноклассник, который заделал младенца тринадцатилетке, ему, правда, было семнадцать, а тебе восемнадцать, но what the fuck, в данном случае это вообще ерунда. Короче, круто, что ты написал об этом.
Он посмотрел на меня.
— Что стряслось? Ты призрака увидел?
— Ты ведь не всерьез? — сказал я. — Я что, правда это рассказывал?
— Да, рассказывал. Мне запало в память.
— Но ведь на самом деле ничего не было.
— Во всяком случае, ты говорил, что было.
Мне как будто рукой стиснули сердце. Зачем он такое говорит? Неужели я мог вытеснить из памяти событие такого масштаба? Задвинуть и забыть, а потом описать в романе, не задумавшись, а вдруг так оно и было?
Нет.
Нет-нет-нет.
Исключено.
Абсолютно совершенно невозможно.
Но зачем он так говорит?
Он встал.
— Карл Уве, извини, но ты сам мне рассказывал.
— Это выше моего понимания, — ответил я. — Но ты как будто бы не врешь.
Он помотал головой и улыбнулся:
— Спокойной ночи!
— И тебе тоже.
Под приглушенные звуки из спальни за стеной, где укладывалась спать семейная чета, я открытыми глазами смотрел в пустоту. Она была заполнена слабым, похожим на лунный, светом от уличных фонарей. Мысли сновали туда-сюда, пытаясь распутать загадку сказанного Гейром, но чувства уже вынесли свой приговор: так сдавили сердце, что болело все тело. Редкие поезда наземного метро в нескольких сотнях метров от дома проходили с глухим гулом, я искал в нем утешения. Гул накладывался на постоянный отдаленный шум, я бы принял его за море, не знай я своей дислокации, но я находился в Стокгольме, значит, неподалеку шоссе.