Я продолжал:
— Со мной можно будет работать. Я буду у власти еще следующий год. И еще через год, до самого лета — я тоже буду у власти. При мне Санкструм будет богатеть, при мне Степь будет получать двадцать пять тысяч золотом каждый год. Каждый! Возможно также, я буду у власти и после… Возможно. В этом случае я буду выплачивать Алой Степи дань ежегодно. Конечно, не двадцать пять тысяч, это огромные деньги, а, скажем, пятнадцать. Зато каждый год… Десять, двадцать, тридцать лет…
Зеленые глаза смотрели на меня не мигая.
— Возможно, Торнхелл… Возможно, ты и будешь… после… И я обдумаю твое предложение, и я дам тебе эту лишнюю неделю… Если ты сейчас встанешь на колени и поцелуешь мои сапоги. Х-хо!
Вот как? Доминантка? Или просто хочет проверить, насколько мастер Волк способен прогнуться? Нет, девочка, это мы проходили. Если ты прогибаешься перед женщиной с характером — даже ради высшей цели, даже ради государства, не говоря уже о большой, большущей любви — тебя мгновенно перестают уважать, а уважение — важнейшая категория для правильных женщин. Если ты теряешь ее уважение, ты перестаешь существовать для нее как мужчина. Но женщины — по крайней мере, некоторые — любят испытывать своих мужчин на излом. И что делать? Сейчас я политик, и мне нужно договориться, иначе пропадет Санкструм.
Договориться, но не прогнуться.
Но я не вижу выхода. Если женщина закусит удила, глас рассудка перестает для нее существовать.
Идем ва-банк.
Я покачал головой:
— Я не сделаю этого.
— Значит, и лишней недели не получишь. Х-хо!
— Плохо, Атли. Подумай: за три недели я сумею собрать деньги.
— Х-хо! — Она выставила правый сапог перед собой, подняла носок. — Становись на колени и целуй!
— Нет, Атли. И если еще раз это скажешь, я переброшу тебя через стул и всыплю ума в задние ворота.
Примерно то же я говорил Амаре Тани, и реакции у обоих девушек вышли одинаковыми.
Пальцы рук Атли скрючились, как у хищной птицы, что вознамерилась вцепиться в добычу, на лице проявилась жестокая гримаса, но… внезапно, с неуловимым для глаза переходом она расслабилась и одарила меня широкой белозубой улыбкой.
— А ты крепкий, Торнхелл. Хорошо.
Я подумал, что взять ее в заложницы было бы скверной идеей. Если ее папашка столь же вздорен, как она, он просто сметет Санкструм к чертовой матери, мстя за дочурку, а ее жизнь для него не будет играть никакой роли, и на черный мор ему будет плевать.
И еще я подумал, что ее нахрапистость — просто маска, и она способна принимать разумные аргументы.
Атли молча направилась к двери, позвякивая шпорами. Даже сквозь кафтан я любовался округлостями ее ягодиц.