А указатель говорит нам, что до этого города осталось десять миль.
Косые лучи солнца струятся в окна Яджер, мотор рокочет. Честно говоря, в автобусе до сих пор слегка попахивает козой, но мы привыкли, а даже если бы не привыкли, все равно бы не досадовали, потому что это была просто замечательная коза и отличная попутчица.
Айван сидит на приборной панели, прикрыв глаза, созерцая автостраду.
Солнце подумывает, что пора бы и закатиться, но медлит. Оно осветит нам дорогу до самого города. Оставит нам достаточно отблесков в небе, чтобы мы успели доехать. И потом нас окутает ночная прохлада. А потом мы проснемся, и наступит новый день.
Я смотрю на Колокол Судного дня, и он блестит на солнце, точно ворота, которые охраняет в небесах святой Петр, и думаю: может, встать и ударить в колокол? Но я этого не делаю – момент неподходящий. Вот почему-то неподходящий. Момент яркий, насыщенный и по-своему глубоко счастливый, но в нем и так звенит тихая музыка.
И тут папа говорит: – Расскажи мне сказку, Элла.
И я улыбаюсь. И протираю глаза. И делаю вдох, а потом еще один, поглубже.
И чуть ли не теряю дар речи от того, сколько в мире сказок, которые надо рассказать. Чуть ли не.
Так я стою, глядя на мир, в который мы въезжаем. Все то, что случилось, запросто могло и не случиться. Всего, что есть на свете, запросто могло и не быть. Восходы, закаты и слаш – ничто из этого не обязано существовать; падающие звезды, акустические гитары и обычай держаться за руки, хорошие книги, теплые одеяла и поцелуи на ночь – всего этого запросто могло бы не быть. Мама, Ава, Роза не были обязаны родиться и дышать; жизнь могла так обернуться, что они вообще не появились бы на свет. Родео, я, Яджер, Лестер, бабушка, Сальвадор, Вэл, Айван – жизнь могла так обернуться, что мы никогда бы не родились. Все вокруг, даже самое незначительное, запросто могло бы никогда не возникнуть, и я никогда бы ничего из этого не увидела, и даже никогда не узнала бы, что чего-то не увидела на свете.
Но оно возникло. И я это увидела. Еще как увидела.
Сколько же на свете счастья.
Сколько же на свете печали.
Сколько же на свете всего.
– Итак, – говорю я, ласково сжав папино плечо, – жили-были одна девочка и ее папа.
Самая большая выдумка в любой книге – то, что на обложке обычно значится только одно имя. Есть очень много людей, перед которыми я в долгу за помощь и поддержку на пути этой книги к читателю.
Благодарю вас, Пэм и Боб, мои литературные агенты, за то, что вы подыскали Койот дом и боролись за нее на каждом шагу.
Благодарю моего замечательного редактора Кристиана: его согласие дало книге шанс на публикацию, его ум и чуткость сделали эту историю неизмеримо лучше.