Ни буран, ни разъезд казачий
Твоего не прервут пути…
Но однажды проснешься где-нибудь в Тянь-Шане,
У подножья восточных скал
И увидишь с дорожным мешком за плечами,
Бога, которого ты не искал.
Он встанет — усталый и спокойный.
(Его руки испачканы в НАШЕЙ грязи и крови)
и скажет:
Браток, ты просто меня не понял.
Я хотел тебе дать немного ЛЮБВИ…
Вот что я прочла. Это я сочинила для красивого скульптора Лени Лермана, еще когда замужем была. Леня увлекался буддизмом, а я с этим увлечением, как могла, боролась.
Не то что бы я особый враг буддизма — буддизм для меня вещь скорее неинтересная, нежели неприятная — это ловушка для слабых душ, ловушка-убежище, нет в буддизме ни стыда, ни счастья; буддизм и травка — неразлучные брат с сестрой — оба они призваны вызвать возбуждение — там, где не от чего возбудиться, умиротворение — там, где не с чего умиротвориться, нежность и страсть — там, где не хватает любви, искусственную энергию — там, где нет собственной. Ничего плохого во всем этом нет — но я предпочитаю искать настоящую любовь, настоящее возбуждение — от чего то, что меня «всухую» возбуждает и умиротворяться от истинного умиротворения. Если же этого не происходит — то куковать без всего вышеперечисленного, но уж зато, когда это есть — знать что это — взаправдашнее. Алкоголю я больше доверяю — он лишь усугубляет уже существующее состояние. Кроме того — я считаю, что за буддийским доброжелательным равнодушием — системой невмешательства, кроется — как и за любой формой нейтралитета — помощь врагу — в данном случае всякой дьявольщине. Я слишком деятельный человек, чтобы принимать буддизм без раздражения.
Но вообще — то нелюбовь к буддизму — это моя тайна, кажется, не любить буддизм так же неприлично, как не любить евреев — признаешься где-нибудь в приличном обществе, всяко можно по морде огрести. И правильно! Это все — сугубо личные проблемы, и их надо обсуждать дома — с домашними. Вот мы с Полей — любим иногда поговорить, на досуге, о нашей неприязни к буддизму и траве — интимный разговор матери с дочерью.
А стихи я написала, потому что Леня Лерман увлекался буддизмом, а мне хотелось, чтоб он мною увлекался, а вовсе не буддизмом этим — вот и написала. Кузьма — ужасно над этим стихом издевался и обзывал меня по-разному:
«Киплинг, говорящий на идиш», «Иосиф Уткин в пробковом шлеме»
и прочие ругательства.
А сама я считала, что это лучшее из моих стихотворений
Мой бедный пастуший народ, представленный в мастерской Комара и Меламеда некоторым количеством зубных врачей и адвокатов — тоже был в полном восторге.