Бедная девушка или Яблоко, курица, Пушкин (Беломлинская) - страница 45
Может это тот самый профессор и есть?
Его вызвали к начальнице — и из ее кабинета раздался дикий крик — ее и переводчика — какой то лепесток, у какой то розы — старик, вероятно, неправильно нарисовал — более крупных трагедий в нашем текстильном деле не бывает. Потом он вернулся на место. Непроницаемое плоское лицо, а руки — вот они лежат на столе и трясутся. Несколько минут, он не сможет этими руками рисовать. Этими руками он рисовал всю жизнь, а потом — пятнадцать лет рыл землю.
Он счастлив, что опять можно рисовать.
Я пытаюсь представить на его месте своего папу — выпускника графического факультета Питерской Академии — он всегда рисует — кажется каждую минуту своей жизни — в гостях, в ресторане. В метро. Просто рисует все, что видит. Одна статья о нем начиналась цитатой из него же «Мне повезло, я всю жизнь рисую!».
В Америке ему повезло — буквально через неделю, его — знаменитого художника детской книги, за ручку привели в «Новое Русское Слово» — метранпажем. Потом даже вырос до старшего метранпажа. Поскольку не рисовать он не мог, то стал делать карикатуры для газеты — это был его приработок. Папа стал лицом этой газеты и фактически — ее художественным редактором (формально там была такая должность — «Арт-директор», и на ней числился сын владельца). Все это папе было не важно.
Он был счастлив, что опять можно рисовать.
Я собираю свои вещи и иду к начальнице — проститься, (это — пятое место за месяц, из которого я ухожу). Начальница, на самом деле, она владелица, но слово «начальница» к ней идеально подходит, крупная баба — светлоглазая еврейка — наверное, она была красивой, пока обжорство, пьянство и сволочизм над ней не поработали. В столе у нее всегда бутылка коньяку. Морда — красная.
— Вивиан, я ухожу. Мне не нравится, что тут орут на людей.
— Да брось ты, Джулия. Не бери в голову. Орут на китайцев — ну ты же знаешь, какие они бестолковые. На тебя тут никто не орет и никогда не будет. Ты же БЕЛАЯ ЖЕНЩИНА.
«Белая женщина» — это что-то из моего пионерского детства — Маршак, Михалков, Маяковский…
Мистер Твистер — «Бедный старик, он ночует на стуле!», какая-то идиотка-девочка, вылезшая на сцену, с рублем в руке: «Друзья, купите дядю Тома!…. И вся советская страна за этой девочкой стояла!…», «Белый сахар — делает черный…»
Там, в Мид-вест Индиане — был Мартинсвиль, но я никогда не смотрела в его живое лицо, он был в 15-ти милях, но для меня все равно — только на бумаге — у Шеппарда.
— Нет, я не белая! Никогда не была белой и не собираюсь ею быть. Это ты — белая. Белая сука.