Я тогда задумалась — где она такого языка нахваталась?
Забыла, как сама подсаживала бедную малютку на русский язык — когда у нее наступил возраст, в котором все американские дети читают только про вампиров, с невинным видом принесла ей сборник «Русские классики о вампирах». Там сложный язык — но метод старый проверенный, у нас всегда было заведено чтение вслух перед сном — почитаешь полчаса, а потом — на самом интересном месте:
— Все — одиннадцать. Завтра.
— Десять минут!!!
— Завтра. И чтоб никакого света я не видела!
Потом можно еще минут сорок делать вид, что никакого света не видишь. А завтра — уже можно начинать следующую историю. А через несколько дней можно услышать что Стивен Кинг, оказывается, пишет НЕНАСТОЯЩУЮ ЛИТЕРАТУРУ. А НАСТОЯЩУЮ — Гоголь. (Но и — Воннегут).
Еще однажды услышала про лицо.
В «Русском Самоваре» выпивали художники-палешане. Они привезли в Америку — свою дорогущую сувенирную Библию — на продажу. Вроде нормально расторговались и теперь отдыхали.
Занимались ими какие-то совсем уж американские люди, ни к Библии, ни к изобразительному искусству отношения не имевшие, но решившие, сложный для Нью-Йорка вопрос:
— Как продать предмет роскоши, не на Аппер Ист-сайд?
Потому как было ясно, что Ветхий Завет тамошним ребятам еще можно втюхать, но с Новым уже… трудно в общем.
Ясное дело, в Нью-Йорке есть всякие миллионеры — англо-немецко-голландского происхождения, но это все — мрачные люди с нездоровым цветом лица — и они не любят вот такое — ЗОЛОТУЮ, ПЕРЕЛИВАЮЩУЮСЯ, ЗАМОРСКУЮ ДИКОВИНУ, такое любят там — где все блестит и переливается, на Аппер Ист-сайде.
Но кого- то все же эти дилеры нашли. И я даже догадываюсь кого! Кто еще у нас в Нью-Йорке — и прекрасному не чужд, и деньгу имеет, а уж без Библии — дня прожить не может?
Вот именно. Старые наши знакомые, с родными лицами Дениро и Аль Пачино — итальянские мафиози.
Папу Готти как раз в это время посадили, и я живо себе представляю, как великий этот грешник с удовольствием рассматривает в лупу палешанскую версию Варравы. (Вряд ли его самоидентификация простирается куда-нибудь еще).
Одним словом — художники выпивали — довольные, а я тоже сидела с ними, и за них радовалась. Самый главный палешанин — такой красивый дядька с квадратной бородой и синими глазами, долго на меня смотрел, а потом говорит:
— Жалко уезжаем. Портрет бы, Жульета, с вас написать. Уж больно лицо у вас… Такое…
— Какое?
— Ну какое… СВЯТОЕ оно у вас. Сами же знаете.
И не пьяный был. И не кадрился. Меня еще спрашивают, почему я все хочу жить в России.