Я-то точно тот, кто всегда скажет именно эти три слова. Из них и состоял мой мир.
Яблоком и курицей я кормила ребенка. Яблоко было зеленое — полезное, а курица — синяя, потому что без очереди и за рупь семьдесят. Иногда еще родители с криком: «Ты не мать, а фашистка!» распахивали мой холодильник и закидывали туда… курицу! Но все же розовую — из кулинарии — за три восемьдесят.
Так и жили…
А главное был — Пушкин. Пушкин был «Наше Все». Никто не верил ни в Бога, ни в Советскую власть, ни в Россию — а в Пушкина все верили и всегда. Он висел на небе Солнцем русской поэзии и просвечивал дырочкой в левом боку. И Маяковский просвечивал, и Лермонтов, а снизу болтались на своих веревочках Марина и Сережа — «золотые головы», как елочные игрушки, и все остальные вокруг; самым младшим стал Башлачов, наверное, они гоняли его за небесной водкой и ему выдали Гермесовы крылатые сандалии — чтобы легче леталось из окна…
С ними было не страшно. И за Полю не страшно — от яблока и курицы — выживет ее тело, а от Пушкина и Ко — душа. А потом сделалась вот эта — точно из учебника истории — НЕкровавая реформистская революция. Сначала пошатнулось яблоко. Я помню свою первую очередь за яблоками — летом — на Петроградской — я стояла часа два с половиной. Тогда я испугалась — и стала вместе со всеми ждать гражданской войны.
А потом к гражданской войне подошли вплотную — и тут пошатнулся мой Пушкин — он стал получаться вроде как и не мой, а лишь временно взятый напрокат. И все — не мои: и Марина, и Сережа, а мне только Мандельштам остается и еще, почему то Фаня Каплан, (нет, конешно, все-таки Леня Канегиссер — он был поэтом). В общем, подошли вплотную к Гражданской и пришла пора отвечать за козла. Или отрекаться — но гены не позволяют. Дедушка в 13 лет убежал из Парголова в царский торговый флот, а брат его — дядя Наум устроил революцию в доме собственного отца — обойщика мебели, красавца, любовника баронессы (так гласило семейное предание). Дядю Наума я никогда не видела — его не любили, он не сидел — попал в один список с Крупской, и Сталин этот список не подписал — больше оттуда никого не трогали. У него было 4 жены, а дети его умерли ужасно: Тамарку зарезал пьяный араб, (она стала валютчицей), а Володька получил передозняк — дети Дома на набережной. В Питере все они никогда не появлялись. В войну дядя Наум ушел на фронт добровольцем — политруком. И 4-я жена Клава была медсестра, которая вытащила его раненого из воронки — он там все в атаку бегал.
— Политруков ВАШИХ в атаке СВОИ стреляли в спину.