В основном любила я (как настоящая героиня настоящей антисемитской прозы) гениев русской культуры. И захватывала их в плен! Как впрочем, и они меня. Когда любовь перетекала в нетелесные формы, происходил обмен пленными. Еще немножко я любила местечковых евреев — за родственность и голубые глаза, иногда казанских татар, сибирских латышей, обрусевших украинцев ну и донских казаков само собой.
Этим в моем круглом мире завершалось слово «Русь», которую я единственно и любила всегда, по завету дедушки, который в 17-м году с оружием в руках… трофейная моя Русь.
Меньше всего перепало от меня любви дворянам и питерским еврейским интеллектуалам — эти мне всегда казались не мужиками, а мальчиками — у них и дружить получалось между собой, и я с ними дружила, а влюбляться не могла — на них одинаково лежит печать вырождения: талант, слабость и мечтательность, и похожи они друг на друга — князья и потомки древних мудрецов, а я то — полная дворняжка! Земляная — деревенская — первобытная. Если я с таким лягу, моя душа — грубая, его нежную душу — заспит.
В общем, все эти разговоры велись именно со мной. И Ромка Смирнов именно мне кричал:
— Я — русский человек! Обьясни, почему я должен работать в русском театре у жида Додина?
Ромка был красивый — полу-цыган и пел чудно, а работал он режиссером. В театре. У жида Додина.
Жид-Додин должен писаться через черточку, как Змей-Жидовин. Это вероятно и есть один и тот же персонаж. И он бедного Ромку — к себе в театр заманил и мучил. Репетиционным процессом. Жид-Додин перепутал — посчитал Ромку за Иван-царевича — то есть человека, берущего свое трудом и смекалкой. А Ромка — классический Емеля — он любит чтоб на печке — и быстро. На эмоциях и на обаянии. Иногда еще храбрость участвует.
Главного Емелю русской истории — Гришку Отрепьева народ не уважает. Не пишут о нем романов, не снимают кино. Только Марина помянула его, пишучи о Марине:
В маске дурацкой лежал
С дудкой кровавой во рту
— Ты — гордецу своему,
Не отершая пота…
Жалко, что про Гришку не снимают кино, Ромка гениально сыграл бы его — себя. И стало бы понятно — почему толпами сдавались, почему впустили поляков на Москву.
Так они и бьются по сей день — Емеля с Жидовином-Змеем. За Россию — любимую Невесту. А я уж и не пойму — сама-то я — жидовинская дочка, которая влюбилась и вынесла ключ от темницы?
Не влюбилась и не вынесла. Тогда, все это слушая, увидела за этой сказкой много чего интересного. И даже Германию тридцать третьего года. Схватила дите, и валить отсюда подальше. Ладно, если тетя не приедет, останусь как дурак с чистой шеей…