Ромка принес ко мне гитару Башлачова, и две недели она стояла в комнате. Пару раз они звонили с Башлачовым по-русски, с угла — хотели зайти — познакомить нас, а я была занята чем-то, а потом Башлачов взял и вышел в окно.
А мы оба уехали на Запад и там мне пришлось стать русской — там тебе давали деньги за то, что ты еврей, могли целый год давать, а мне через три месяца перестали — потому что я сказала, что еще не нашла своего Бога и не решила куда же мне идти — в синагогу или в православную церковь — возраст еще такой — 30 лет — можно думать над этим и дальше. Ведущий у меня был хасид, и он нас с Полей немедленно после этого от денег отлучил. Слава Богу, уже львовские хозяева были. А я никуда не ходила еще долго — лет пять, потом все же стала ходить в русскую церковь — совсем маленькую, куда ходят все художники, поэты, выкресты и прочая шелупонь и на крестный ход шепчутся, как в деревне, (или как в синагоге):
Глянь-ка, Машка вона — с мужиком пришла и платок новый…
А Ромка в Германии стал еврей (так он пишет в своих мемуарах — с немного виноватой обаятельной своей улыбкой — ну понятно же, ребята — Запад, бабки, тяжело в общем,).
Из-за тебя, сука, я прожила тринадцать лет в Америке, и со мной случилось, все, что случилось.
А ты поиграл год в Заграницу и вернулся. Теперь я тоже вернулась, и мы мирно гуляем по каналу Грибоедова — оказывается, мы друг по другу соскучились. Что тут скажешь?
Уж если ты, бродяга безымянный
Смог обмануть чудесно два народа,
То должен быть, по крайней мере,
Достоин своего обмана…
Все мы нынче и Змей и Невеста. Напиши мужскую историю про Гришку Отрепьева, а я — женскую про Парашу Жемчугову. Пусть снимут кино и поставят спектакль.
Там, в Америке я видела другое — я видела русских женщин — «еврейских подстилок», которые сначала принимали на себя все, что было за это положено тут — увольнения с работы, сидения в отказе, издевательства в Овире и т.д., а потом там — в Хеасе — гордо доставали свой нательный крест — и прощай Найана с ее деньгами, бесплатными курсами и ортопедическими матрасами.
— У нас — только для евреев, а вам — в Толстовский фонд — там денег не дадут, но иногда могут выдать шкаф или табуретку.
И шли они мыть полы, пока другие шли на курсы английского.
Единственный комментарий — у всех этих теток — все в Америке сделалось хорошо — и с деньгами, и с любовью, и с детьми. Господь их все же разглядел. Нужно об этом сказать, не плачь по ним, Россия.
Меня редко спрашивают, почему, я уехала. Разве что Митьки иногда. А в основном спрашивают — почему вернулась.