– Давай хотя бы имена придумаем, пока ты здесь. А все остальное – увы… Мне тоже тяжело, даже очень. Но не бойся, помни, что я тебя буду ждать – точнее, мы тебя будем ждать. И ты вернёшься, я верю в это… Вот это и есть вторая хорошая новость.
Я обнял ее и долго-долго целовал в губы, потом мы незаметно оказались в постели. Что было дальше, описывать, как обычно, не буду. Потом, лежа в моих объятиях, Лиза добавила:
– Оля предложила Ренату в качестве моей замены, и та согласилась. Скорее всего, вам придется отложить начало экспедиции – мне надо будет ввести ее в курс дела. Думаю, что к первому ноября она будет готова. Оля поговорит с Володей, а меня попросила обговорить это с тобой.
– Ты знаешь, для меня каждый день с тобой теперь на вес золота. Так что меня это не печалит. Тем более, к двадцатому числу мы укладывались, но еле-еле.
– Тогда у меня к тебе одна просьба. Не забывай, что ты мой, и только мой. И всецело принадлежишь мне.
Я пытался что-то сказать, она лишь прижала палец к губам.
Следующие дни были сумасшедшими – спал я по четыре-пять часов в сутки, проводя оставшееся время то за финальной стадией подготовки, то в консультациях с Советом, то в переговорах с Ренатой – естественно, у нее были свои представления и пожелания, да и отношения наши были не очень, а нам предстояло столько времени работать бок о бок. Да и ночами я спал, если честно, достаточно мало, хоть и ложился не то чтобы поздно.
И вот, наконец, настало первое ноября. Отец Николай, вместе с отцом Никодимом, священником с «Москвы», читал молебен; именно отец Никодим был назначен священником экспедиции. А еще с нами пошли четверо ребят, которые тоже только что женились, и которых отец Николай подготовил к рукоположению в диакона и священники. Рукополагать их придётся в России, ведь сделать это мог лишь епископ, для которого отец Николай подготовил письмо.
Отец Николай также передал мне послание Патриарху – петицию о назначении епископа для Русской Америки. Он признался, что ему пришлось изучить материалы из коллекции Лёхи Иванова о письменных памятниках шестнадцатого века, чтобы хоть как-то соблюсти манеру письма.
Последние напутствия Володи с компанией, прощание с любимыми, гудок, и «Победа» с «Колечицким» и «Мивоком» уходят в дальнее плавание. Я стоял и смотрел на Лизину фигурку, машущую платочком; затем, когда её не стало видно, на холмы ставшего мне родным Росса, которые были все дальше и дальше, а затем растворились в дымке. И только сейчас я осознал, что любимую не увижу очень и очень долго. И поэтому прощание со ставшим мне родным Русским заливом далось мне намного тяжелее, чем в августе, когда мы уходили в Санта-Лусию.