Утром двадцать восьмого января мы подошли к Ндакааре, куда мы переправили местных, кроме мальчика, которого Рената каким-то чудом сумела спасти, хотя он еще и лежал в стационаре. Нас пригласил местный вождь, который сказал (Амината переводила):
– Спасибо вам, о белые люди. Обычно ваши собратья приходят сюда за рабами, и только вы пришли к нам, чтобы сделать рабов свободными. Вы не португальцы и не голландцы?
– Нет, мы русские. И мы такие же христиане, как вы.
– Мы будем молить Бога о русских.
– А не могли бы вы принять и других рабов к себе в деревню? Они все христиане.
– Если вы попросите, то да. Ведь вы, я думаю, еще придете и проверите, все ли в порядке с этими людьми?
– Проверим. И еще. Хотелось бы повесить арабов-работорговцев. Чтобы все видели, что произойдет с теми, кто делает из свободных людей рабов.
На следующий день, в Ндакааре был рынок, на который пришли люди со всей округи. Я сказал:
– Эти люди приговариваются к смерти за убийства и обращение в рабство свободных людей. Поэтому они будут повешены. Их «Коран» говорит, что те, кто повешен, не попадут в царствие небесное.
Амината перевела, и арабов вздернули местные под улюлюканье толпы. Пока они корчились на веревке, я добавил:
– Если кто-нибудь из вас, или из ваших соседей, будет заниматься тем же самым, и мы об этом узнаем, то мы придем обратно и горе тем, кто будет виновен в этом!
Я не стал говорить, что в ближайшее время это было маловероятно, но я понадеялся, что мои слова, помноженные на вид «Победы», рассказы бывших рабов о том, как легко мы их освободили, и вид дергающихся на веревке арабов, возымеет действие не только в Ндакааре, но и в окрестных селениях.
Мы ушли лишь пятого февраля – после того, как жизни всех выживших, по мнению Ренаты, уже ничего не угрожало. Амината долго прощалась с Сашей, впрочем, на берег она ушла относительно довольной – за нее уже успел посвататься сын вождя, а когда вождь узнал, что Амината беременна, то обрадовался:
– Если от белого человека, то моему сыну еще и позавидуют.
Я ещё подумал, что если и испанцы, и мивоки подвергают остракизму женщин, которые ни в чём не виноваты, то местные намного более благородные.
Саша же сказал:
– Хорошо мне было с ней, только, знаешь, что мне было делать? Здесь я бы не остался, а к нам ее нельзя. И, наверное, так лучше.
Он обернулся и посмотрел с тоской в глазах на исчезающий в дымке Зеленый мыс, вздохнул, и чуть виновато улыбнулся. Да, подумал я, ну и Африка! Может, в других ее частях по-другому, но там, где мы успели побывать, свои же продают соседей в рабство, а человеческая жизнь стоит в лучшем случае полтора реала.