Элль немного забавляло отношение селян к своей персоне. Она была в их глазах столичной светской дамой, а замужество придавало ей значительный вес, ибо знаменитый композитор не будет связывать жизнь с какой-нибудь простушкой или, упаси Бог, вертихвосткой. Ее молодость, правда, корректировала образ, привнося некоторый диссонанс, но замужество восполняло все пробелы, и Элль была окружена молчаливым всеобщим покровительством.
Она чувствовала это покровительство каждой клеточкой и прилагала немало сил, чтобы быть серьезной и соответствовать образу. Но в комнате наедине с Джереми она валилась на постель и с хохотом зарывалась в подушки, а муж с умным видом давал ей советы, от которых она доходила в смехе до изнеможения. Кульминацией веселья стало чтение поэмы, переданной Элль лично в руки неутомимым аптекарем. Луи с таинственным и многозначительным видом попросил ее прийти к нему в аптеку, где и вручил увесистую стопку отпечатанных на машинке листов, уложенных в ученическую папку для бумаги. Ей следовало ознакомиться с творением, живописующим восхождение Филиппа Меряя и других героев-французов на величайшую вершину мира, и быть первым критиком. Отказать, не обидев поэта-аптекаря, Элль не могла. Тем паче что после вердикта, который должна была вынести Элль, как человек знающий цену настоящей поэзии («это же сразу видно, мадам!»), аптекарь собирался отправить поэму для прочтения самому герою стихотворного повествования, а уж потом — в поэтический альманах. Он работал над ней целый год, и поэма — лучшее из его произведений.
Опус местного пиита они читали вместе с мужем, и, как и ожидала Элль, поэма блистала, но, увы, не достоинствами: аптекарь оказался заурядным графоманом. По мере прочтения ее веселье сходило на убыль, ведь ей предстояло вернуть толстую пачку макулатуры автору и высказать свое мнение. В щепетильности мсье Дижона по отношению к собственному таланту сомневаться не приходилось. Элль ломала голову, как бы ей не нажить нечаянного врага в лице ревностного служителя Каллиопы, каковым являлся фармацевт-стихотворец. Ее спас Джереми, который слышал подробное описание восхождения из уст самого Луазо.
Муж отметил строфы и даже целые главы, которые обозвал бредом сивой кобылы в темную октябрьскую ночь, и высказал мнение, что аптекарь о восхождении на горы вообще не имеет представления, хотя и живет среди гор, а всю информацию, вероятно, почерпнул из получасового ток-шоу и вкратце пересказал все, что слышал от Филиппа, тем самым снабдив Элль мощным оружием против аптекаря Луи. И Элль наповал сразила фармацевта: от обсуждений достоинств поэтического языка автора она ловко уклонилась, но не преминула сообщить ему о неточностях, которыми грешила поэма, и посоветовала Луи обратиться непосредственно к герою эпоса, дабы эти неточности устранить. Альпинисты — люди практического склада ума, добавила она напоследок. Метафоры и гиперболы им, конечно, не чужды, но малейшее несоответствие с истиной может привести в ярость — пусть мсье Дижон это учтет, если он собирается послать поэму самому Филиппу Мерлю. Так с помощью Джереми Элль удалось выбраться из щекотливой ситуации, в которую, сам того не ведая, поставил ее аптекарь. Без последствий, однако, не обошлось: Луи сразу же стал считать ее авторитетом в данных областях — и в стихосложении и почему-то в альпинизме — и над Элль нависла угроза знакомства с любовной лирикой аптекаря. Однако Элль сумела отговориться. Она поведала Луи, что рада бы, но начиная с сегодняшнего дня будет занята перепиской черновых записей мужа для последующей правки… Джереми и тут выступил в роли ангела-спасителя, и аптекарь с превеликим сожалением унес очередную толстую пачку бумаги, которую уже приготовил для Элль.