В длинном белом платье с высоким разрезом сзади и тонкими бретелями на плечах Люсия выглядела чрезмерно броско для того места, в котором оказалась. За несколькими деревянными столиками сидели два не совсем трезвых типа и третий — толстый, как воздушный шар, с гладко выбритым черепом, видимо скандинав. Перед ним стояли рядком три кружки пива и возвышался стог картофеля фри. Лениво забрасывая в рот картофельные палочки, он щелкал каналами и тупо пялился на экран телевизора.
— Стакан холодной воды, пожалуйста, — обратилась она к бармену.
— Может быть, чего-нибудь еще? — приподнял пышные усы немолодой бармен, удивляясь необычной посетительнице.
— Ни в коем случае, — улыбнувшись ему, пробормотала Люсия, — мне уже достаточно.
За столиком сзади возникло оживление.
— Смотри, какой Гибралтар! — шутил длинноволосый парень, глядя на ее спину.
— Гибралтар… — мечтательно вторил его товарищ.
— Ты хоть понял, о чем я говорю?
— Как тут не понять? Гибралтар!
— Вон он!
— Разве там? А-а-а! Что ж ты сразу не сказал! А какие за ним открываются виды…
— Чудо ножки, словно бивни.
— Кривые, что ли?
— Кожа такая же матовая.
— Красавица, иди к нам!..
Она жадно пила воду. Голоса парней смешивались со звуками телевизора: испанские футболисты проиграли аргентинцам два ноль, кока-кола отлично утоляет жажду, пятнадцатилетний Хосе Мартинес выиграл стереосистему, и — вдруг… Что?! Люсия резко повернулась на стуле, вскочила и бросилась к телевизору. Недопитая вода выплеснулась на белый подол, стакан со звоном разлетелся осколками по полу. Из-за стойки выбежал бармен, видимо решив, что подвыпившие парни не ограничились словесными знаками внимания к случайной посетительнице. Но она, сжав выхваченный у толстяка пульт побелевшими пальцами, смотрела на экран телевизора.
— В чем дело? — спросил бармен.
— Какой-то пианист умер, — коверкая испанские слова, ответил толстый скандинав.
Уже убрали портрет в траурной рамке, уже исчезла жизнерадостная в любых обстоятельствах дикторша, и на экране был только он — живой, несравненный. Звучали его испанские импровизации… Звучали, перемежаясь в мыслях Люсии с обрывками только что услышанных фраз: «После долгой, многолетней болезни», «третья операция», «всемирно известный»… Она не ослышалась. Сначала ей показалось, что ослышалась, а теперь… Музыка была прекрасна, так же прекрасна, как тогда, в Тель-Авиве. Тысячи лепестков, голые маковые головки… Языки пламени, словно руки, руки, словно языки пламени… Встряхнуть юбкой, вытанцевать всю боль, всю горечь, весь ужас… Поворот — гордый взгляд — смех соперниц — блеск кинжала в складках юбки…