Хаскем позвонил на следующее утро после трагедии и предложил свою помощь.
— Селия! — вырвалось у Джанет. — Если сможешь, привези ее сюда. И… и будь с ней, если она откажется приехать. Наша свадьба откладывается.
— Об этом ты могла бы и не говорить, — сухо заметил Хаскем, и Джанет как наяву увидела его дернувшееся плечо и скривившиеся губы.
Селия действительно отказалась приехать. Весь день Джанет промучилась мыслью о том, что надо позвонить в Ноттингем, и всячески оттягивала исполнение этого разговора. А вечером Селия позвонила сама. Голос ее был настолько бесцветен, что Джанет не сразу узнала его.
— Я не приеду, Джанет. Не проси меня ни о чем. Это поездка бессмысленна и выше моих сил. Я не хочу и не могу видеть мою девочку в гробу. Пусть она останется для меня такой, той… — Наступила долгая пауза: Селия пыталась справиться с рыданиями, но слезы хлынули из глаз Джанет. — Я прошу только об одном: ради меня и памяти дедушки — отпойте ее.
— О, конечно!
— А потом приезжай ко мне. Одна или с мистером Хаскемом, как хочешь. Вы должны жить здесь — иначе я продам дом…
— Нет, бабушка, нет, только не это! — в ужасе крикнула Джанет, никогда не представлявшая себе жизни без старого дома, охраняемого бронзовым лучником.
— …я продам его, ибо мертвый дом никому не нужен. А я теперь мертва, Джанет.
— Бабушка, я все сделаю, как ты хочешь. Ведь ты нужна мне, ты теперь у меня одна, — всхлипнула Джанет, но, опомнившись, поспешила добавить: — Папа в больнице с инфарктом, он еще ничего не знает.
— Дай Бог сил ему и тебе, девочка, — прошелестел в трубку безжизненный старческий голос, и разговор закончился.
Самолет из Лимы должен был прилететь в четыре часа пополудни, а вопрос о том, где хоронить Пат, все еще не был решен. Вчера вечером они, самые близкие покойной люди, собрались в ее дубовом кабинете на втором этаже, пытаясь внести в этот вопрос хоть какую-то ясность. Симсон и прилетевшая из Португалии Кейт Урбан настаивали на том, чтобы оставить Пат здесь, где все ее знали и любили и где свершилась ее блистательная карьера. Еще больше потемневший, словно выгоревший изнутри Милош, практически не разговаривавший с момента приезда ни с кем, даже со своей маленькой некрасивой сорокалетней женой, предлагал Кюсснахт, но не приводил в защиту своего предложения никаких доводов — только несколько раз бросил на Джанет темный, полный тоски и надежды на понимание взгляд. Джанет была в растерянности: здесь, в Трентоне, Патриция встретила свою любовь, здесь отдала всю себя помощи людям… Но там на тихом кладбище лежал ее никому не известный возлюбленный, отец ее единственного ребенка, и, возможно, она хотела бы быть рядом с ним в последнем покое…