И потрясенная Джанет, в голове которой плыл красноватый туман, вышла из комнаты, крепко сжимая в руке тяжелое как камень кольцо.
* * *
Все происшедшее могло бы показаться сном, если бы не тяжелое кольцо, которое с трудом надевалось даже на тонкие девичьи пальцы Джанет. Вихрь противоречивых чувств и соображений кружил ее голову, но при всех усилиях она все же никак не могла распутать того смутного клубка, в котором переплелись судьбы самых близких ей людей и который явно скрывал какую-то роковую тайну. Но с какого бы конца ни тянула Джанет ниточку, клубок только запутывался еще крепче. Ах, если бы жив был Чарльз! А с бабушкой говорить бесполезно. Мама? Но Джанет слишком насторожил ее звонок Милошу в Женеву и очевидная, ничем не объяснимая ложь о его гастролях. Про Стива думать и вовсе не приходилось — эта таинственная женщина явно его знает. Может быть, все рассказы о смерти матери Милоша — ложь? И колдунья Руфь на самом деле и есть его настоящая мать? Романтическое сознание Джанет готово было поверить во что угодно, только бы найти разгадку. Но разгадки не находилось.
Вполне натурально объяснив Селии свое столь раннее возвращение тем, что она забегалась по Женеве и опоздала на автобус, увозящий группу в Лозанну, Джанет с радостью согласилась провести июль вместе с ней где-нибудь у меловых отрогов Гастингса, в одном из тех недорогих старинных пансионов, что сохранились едва ли не со времен королевы Виктории. Оттуда дорога до Лондона занимала меньше часа, и Джанет собиралась снова погрузиться в свои исторические штудии, занявшись заодно и Испанией, связь с которой девушка теперь ощущала не только через неведомо за что сожженную и очень полюбившуюся ей ведьму, но и через кольцо Руфи. Кольцо это она спрятала в шкатулку и разрешала себе надевать его лишь изредка, чаще всего перед сном, ибо от него спустя некоторое время начинал исходить жар, постепенно захватывающий все тело и зажигающий в нем такие желания, что Джанет, поначалу радуясь приятно твердевшим соскам и сладкому потягиванию внизу живота, через несколько минут начинала метаться по подушкам и сжимать коленями одеяло.
Так проходило лето. По утрам она писала обстоятельные письма Жану, переписка с которым возникла как-то сама собой и доставляла Джанет настоящее удовольствие, ибо иронично-энциклопедическая манера рыжего женевца чем-то напоминала ей манеру отца. Днями она просиживала в архиве, по капле, как пчела, собирая никому, кроме нее, не интересные подробности, которые открывали ей в первую очередь себя, а вечерами забиралась на белые скалы, падала на траву и подолгу почти бездумно глядела на канал, исчезающий в серой дымке и отделяющий ее от ее любви — черноокой, длинноногой, запретной.