Быстро наступила зима, или то, что неаполитанцы считают зимой. Еще через некоторое время воздух наполнился несильным холодом и промозглой влажностью, которые, будучи недостаточными для бодрящего морозца, значительно снизили темп жизни и угнетающе повлияли на настроение жителей города. Однако смена времени года не очень-то подействовала на их беспечное, веселое отношение к жизни: люди пили больше горячего кофе, чем обычно, и согревали ноги танцами от полуночи до самой зари. Холера отошла далеко в прошлое, уборка города и профилактические меры, о которых так много говорили и которые советовали соблюдать, дабы не допустить очередной вспышки в следующем году, были забыты, и смеющиеся толпы легко перепрыгивали через могилы умерших, словно это были источавшие аромат цветочные клумбы. «Сегодня! Сегодня!» – вот что все кричали. Неважно, что случилось вчера или что произойдет завтра, – оставьте это всем святым и Мадонне! В конце концов, в этом безрассудстве присутствовало некое рациональное зерно, поскольку корень всех самых горьких бед человечества кроется в пагубной привычке оглядываться в прошлое или смотреть в будущее и никогда полноценно не жить сегодняшним днем. К тому же приближался карнавал, который хоть и лишился многих своих лучших, самых привлекательных черт, по-прежнему прокатывался по улицам Неаполя с каким-то красочным безумием, которым в свое время сопровождались празднества в честь бога Бахуса.
Я вспомнил о приближавшемся празднике утром 21 декабря, когда заметил некие необычные попытки Винченцо контролировать выражение своего лица, которое, несмотря на все его усилия, расплывалось в лучезарной улыбке, словно он думал о чем-то забавном. Наконец он выдал себя, осторожно спросив, не собираюсь ли я поучаствовать в карнавале. Я улыбнулся и покачал головой. Винченцо сначала засомневался, но потом набрался смелости и произнес:
– Ваше сиятельство разрешит?..
– Вам выставить себя дураком? – прервал я его. – Разумеется! В свободное время веселитесь как вам заблагорассудится. Обещаю, что не стану спрашивать, чем вы занимались.
Он остался очень доволен и стал служить мне с еще большим рвением, нежели раньше. Когда он накрывал стол к завтраку, я спросил его:
– Кстати, когда начинается карнавал?
– Двадцать шестого числа, – несколько удивленно ответил он. – Вашему сиятельству, конечно же, это известно.
– Да-да, – нетерпеливо бросил я. – Знаю, но забыл. Я уже не столь молод, чтобы забивать голову всякими пустяками. Что там у вас за письма?
Он протянул мне небольшой поднос с письмами в конвертах различной формы: от знатных дам, просящих почтить их моим обществом, от торговцев, умоляющих оказать им честь, став их покупателем. Все от подхалимов и льстецов мужского и женского пола, подумал я, с отвращением просматривая их. Тут мой взгляд упал на конверт необычной квадратной формы с жирной черной каймой и четким почтовым штемпелем «Рим». «Наконец-то!» – подумал я и тяжело вздохнул. Затем повернулся к камердинеру, который тщательно протирал чашку и блюдце.