Возвращаясь с одной из таких прогулок на закате теплого дня в конце недели, предшествовавшей моей свадьбе, я направился к Моло, где увидел живописную группу моряков и девушек, исполнявших один из удивительно грациозных народных танцев. Страстные движения танцующих и их выразительная жестикуляция сопровождались звучным аккомпанементом гитары и ритмичным звяканьем бубна. Красивые возбужденные лица, сверкающие глаза, смех, веселые разноцветные костюмы, блеск бусин на смуглых шеях девушек, красные шляпы, лихо заломленные на густых черных кудрях моряков, – все рисовало картину, полную света и жизни, ярко блиставшую на фоне светло-серого и желтоватого февральского неба и моря, а сверху ее оттеняли суровые темные стены Кастель-Нуово.
Эту сцену мог бы изобразить на холсте английский художник Люк Филдс: человек наших дней, родившийся в краю густых туманов и грозовых туч, смог, несмотря на эти недостатки, наделить свою кисть неистощимым богатством и сиянием ярких красок Италии. Я с удовольствием наблюдал за танцем – его отличали удивительная гармония и безупречный ритм. Игравший на гитаре то и дело запевал песню на диалекте, который подходил к музыке танца так же, как розовый бутон вписывается в цветочную чашку. Я не разобрал слов песни, но припев был один и тот же, и гитарист повторял его со всевозможными интонациями – от грустной до веселой, от просящей до жалобной. И мне удалось запомнить его слова. Буквально они означили: «Как прекрасно умереть, упав у двери своей любимой!»
В этом нет никакого смысла, чуть не со злостью подумал я, лишь глупые сантименты. И все же я не мог без улыбки смотреть на босоногого оборванца, распевавшего эту песню. Казалось, ему доставляло огромное удовольствие вновь и вновь повторять припев, он закатывал черные глаза в любовной истоме и издавал вздохи, которые с трогательной серьезностью звучали в такт его музыке. Конечно, он лишь подражал актерской манере исполнения, свойственной неаполитанцам: так поют все они и ничего не могут с собой поделать. Однако этот парень так плутовски замолкал и жалобно выкрикивал «Ай!», прежде чем добавить «Как прекрасно», что это придавало его глупой песенке свежести и пикантности. Озорство било в нем через край, и это ясно читалось у него на лице. Несомненно, он был отъявленным бездельником, но в его симпатичном чумазом лице и спутанных волосах было столько очарования, что я весело смотрел на него, радуясь возможности хоть на несколько минут отвлечься от терзавших меня горестных мыслей. Придет время, думал я, и этот парень, возможно, станет исполнять песню о «любимой» в более суровой тональности, с желанием не самому упасть замертво, а убить