В предпоследний день своего пребывания в Палермо я сидел, удобно устроившись в мягком кресле у окна курительной комнаты гостиницы, глядя на переливчатые воды залива. Было почти восемь вечера, и, хотя небеса еще багровели волшебными красками заката, с моря подул довольно свежий ветерок, возвещая о приближении прохладной ночи. Образ, в который я вжился, а именно немного резкого и циничного человека, повидавшего жизнь и не очень ее любившего, благодаря ежечасным тренировкам сделался практически моей второй натурой. Мне и вправду становилось трудно возвращаться к тому легкому и беспечному «я», которое осталось в прошлом. Я постигал искусство быть грубым, пока не сделался грубым: мне предстояло сыграть главную роль в намечавшейся драме, и я в совершенстве изучил эту роль.
Я сидел, тихо попыхивая сигарой, ни о чем особо не думая, поскольку покончил с раздумьями насчет своих планов и вся моя энергия переключилась на действия. Внезапно я вздрогнул от нарастающего шума большой толпы, надвигавшегося на меня, словно прилив. Я выглянул в окно, но ничего не увидел и стал гадать, что бы значил этот шум. В этот миг взволнованный официант распахнул дверь курительной и, задыхаясь, прокричал:
– Кармело Нери, синьор! Кармело Нери! Его взяли, беднягу! Наконец-то его взяли!
Хотя услышанная новость заинтересовала меня так же сильно, как и официанта, я не позволил себе выказать любопытства. Я ни на секунду не забывал об образе, в который вжился, поэтому, медленно вынув сигару изо рта, произнес:
– Значит, отпетого разбойника схватили. Поздравляю с этим правительство! И где же он?
– На главной площади, – нетерпеливо ответил официант. – Если синьор соизволит прогуляться и повернуть за угол, он увидит там Кармело, связанного и закованного в кандалы. Да смилуются над ним все святые! Собралась такая толпа, что яблоку негде упасть! Я и сам туда пойду – и за тысячу франков не пропущу такое зрелище! – И он убежал, радостно предвкушая, как будет глазеть на пойманного бандита, словно ребенок, впервые отправившийся на ярмарку.
Я надел шляпу и неспешно направился к центру всеобщего волнения. Передо мной предстала весьма живописная картина. Площадь походила на темное море нетерпеливо поворачивающихся голов и беспокойно жестикулирующих фигур, а в центре волнующейся и бормочущей толпы находилась небольшая группа конных жандармов с обнаженными саблями, сверкавшими в бледном закатном свете. И лошади, и люди были неподвижны, словно бронзовые статуи. Они выстроились напротив головного участка карабинеров, где командовавший отрядом офицер спешился, чтобы по всей форме доложить подробности поимки перед тем, как сдать пленника властям.